Джордж Фрейзер - Флэшмен

— Волк попадается в капкан однажды, — произнес он наконец — но тебя угораздило еще раз. Клянусь Аллахом, на этот раз тебе не вырваться. Ты чудом ушел от меня тогда, в Кабуле, обманом убив моего карлика. Теперь не выйдет, Флэшмен. И я рад — да, рад, что все получилось так, и я могу не спеша разобраться с тобой, грязная собака!

Он хохотнул и наотмашь ударил меня по лицу.

Удар, видно, развязал мне язык, потому что я закричал:

— Бога ради, не надо! Ну что я сделал? Разве я не расплатился с тобой твоими проклятыми змеями?

— Расплатился? — заржал он. — Да ты даже не начал платить. Хочешь знать, какова будет твоя плата, Флэшмен?

Я не хотел, и поэтому не ответил. Он повернулся и что-то прокричал через дверь. Та отворилась, и кто-то вошел, но в темноте не видно было кто.

— В прошлый раз я весьма сожалел, что вынужден был поспешно расправиться с тобой, — говорит Гюль-Шах. — Помнится, я говорил, как мне хотелось бы, чтобы оскверненная тобой женщина приняла участие в твоем уходе? Не так ли? К великому счастью, когда пришла весть о твоем пленении, я был в Могале, так что получил возможность исправить этот недостаток. Входи, — обратился он к фигуре на верху лестницы, и Нариман медленно вышла на освещенное пространство.

Я сразу узнал ее, хоть она и была с ног до головы укутана в накидку, а нижнюю часть лица закрывала паранджа. Я помнил эти глаза, холодные, как у змеи, смотревшие на меня в ту ночь в Могале. Теперь они смотрели на меня снова и показались мне страшнее, чем все угрозы Гюля. Не сказав ни слова, она плавно спустилась по ступенькам и встала рядом с ним.

— Ты не поздороваешься с женщиной? — говорит Гюль. — Поздороваешься, никуда ты не денешься. Но, конечно, она для тебя только шлюха и танцовщица, пусть на самом деле она и жена повелителя гильзаев! — Эти слова он буквально выплюнул мне в лицо.

— Жена?! — простонал я. — Я не знал… Поверьте, сэр. Я даже не догадывался… Если бы я…

— Тогда это было не так, — говорит Гюль. — Но теперь — да, пусть даже она и была обесчещена таким шакалом, как ты. Все равно она моя жена и моя женщина. Осталось только смыть позор.

— О, Бога ради, выслушайте меня! — возопил я. — Клянусь, я не хотел ничего плохого… Откуда мне было знать, что она так дорога вам? Я не хотел причинить ей вреда, клянусь! Я сделаю все, все, что вы хотите, заплачу, сколько скажете…

Гюль искоса смотрел на меня, кивая головой, а его жена, словно василиск, не сводила с меня глаз.

— Ты и впрямь заплатишь. Не сомневаюсь, тебе приходилось слышать, как искусно обучены афганские женщины собирать плату? По твоему лицу вижу, что приходилось. Нариман очень жаждет проверить свою искусность на деле. В ее памяти так живы воспоминания о той ночи в Могале, воспоминания о твоей гордыне… — Он наклонился, почти касаясь моего лица. — Прежде чем забыть это, ей хотелось бы вырезать у тебя кое-что, медленно и ловко, так, на память. Разве это не справедливо? Ты насладился ее болью, теперь она хочет того же. Только это будет длиться дольше и произойдет более красиво… Она ведь женщина. — Он рассмеялся. — И это будет только начало.

Я не мог поверить: это звучало так дико, невероятно, ужасно. Уже сами эти слова довели меня до безумия.

— Вы не можете! — завопил я. — Нет, нет, нет, вы не можете! Пожалуйста, не позволяйте ей прикасаться ко мне! Это ошибка. Я не знал. Я не хотел причинить ей вред!

Я кричал и молил, а он только смеялся и издевался надо мной, а она, не шевеля ни единым мускулом, неотрывно смотрела мне в лицо.

— Это даже лучше, чем я надеялся, — говорит Гюль. — После всего, мы можем содрать с тебя кожу или поджарим на раскаленных углях. А может, вырвем тебе глаза, отрубим пальцы на руках и ногах и оставим как раба в Могале. Да, так даже лучше: ты каждый день будешь молить о смерти и никогда не найдешь ее. Не слишком ли велика цена за одну ночь наслаждений, а, Флэшмен?

Я пытался не слушать его, не верить в те ужасы, о которых он говорил, и умолял пощадить меня. Он послушал, ухмыляясь, потом повернулся к жене и сказал:

— Сначала дело, потом удовольствия. Голубка моя, предоставим ему поразмышлять о радостной встрече, которая ждет вас двоих. Заставим его подождать. Как долго? Пусть гадает. А у нас тем временем есть более срочные дела. — Он повернулся ко мне. — Если ты скажешь мне то, что я хочу знать, это ни в малейшей степени не облегчит твоих страданий, но думаю, ты все равно скажешь. После того как ваша хвастливая и трусливая армия была перебита в проходах, сирдар двинулся на Джелалабад. Но у нас нет сведений об армии Нотта в Кандагаре. Какие приказы ей отданы: идти на Кабул? Или на Джелалабад? Мы хотим знать. Ну?

Мне понадобилось некоторое время, чтобы прогнать из воображения заполнившие его картины ада и уразуметь вопрос.

— Мне это не известно, — отвечаю я. — Богом клянусь, я не знаю.

— Лжец, — говорит Гюль-Шах. — Ты же был адъютантом Эльфистана. Ты обязан знать.

— Не знаю! Клянусь, не знаю, — завопил я. — Я же не могу рассказать то, чего не знаю, ну так ведь?

— А я уверен, что можешь, — говорит он, и, отодвинув Нариман в сторону, Гюль сбросил накидку, оставшись в рубашке, шароварах, шапочке на голове и с плетью в руке. Он подошел и сорвал у меня со спины рубашку.

Я закричал, когда он взмахнул плетью, и дернулся, когда та опустилась на меня. Боже, никогда еще я не чувствовал такой боли: она терзала меня, острая, как бритва. Он засмеялся и хлестнул меня еще раз, потом еще. Это было невыносимо — удары обжигали плечи невыносимой болью, голова кружилась. Я кричал и пытался увернуться, но цепи не давали мне, и плеть снова обрушивалась, пронзая, как мне казалось, насквозь.

— Прекратите, — помнится, выкрикивал я снова и снова. — Прекратите!

Ухмыляясь, он отступил на шаг, но все, что я мог — это бормотать, что мне ничего не известно. Гюль снова поднял плеть. Я не мог вынести этого.

— Нет, — завопил я. — Не я. Хадсон знает! Сержант, который был со мной. Уверен, он знает! Он говорил, что знает! — Это все, что я мог придумать, чтобы прекратить это ужасное бичевание.

— Хавилдар знает, а офицер — нет? — говорит Гюль. — Нет, Флэшмен, даже в британской армии такого не может быть. Думаю, ты лжешь. — И он принялся избивать меня снова, пока я, видимо, не лишился чувств, поскольку, когда я пришел в себя, спина моя пылала, как топка, а Гюль поднимал с пола свою накидку.

— Ты убедил меня, Флэшмен, — оскалясь, заявил он. — Зная, какой ты трус, я не сомневаюсь: ты выложил бы все, что тебе известно после первого же удара. Ты отнюдь не смельчак, Флэшмен. А вскоре ты утратишь и последние остатки храбрости.

Он махнул Нариман, и она пошла за ним вверх по порожкам. У двери Гюль остановился, чтобы еще раз поиздеваться надо мной.