Роберт Святополк-Мирский - Четвертый хранитель

Все перекрестились, и князь продолжал:

— Тяжелее всего я перенес разлуку с моей женой, несчастной Анной… Ведь у нас так и не было первой брачной ночи… Как я умолял Великого князя Ивана Васильевича, чтобы он любой ценой добился приезда Анны сюда! Должен сказать, что государь очень сочувственно отнесся к моему несчастью. В каждом посольстве, которое отправлялось в Литву, а их за эти годы было около двадцати, он не забывал требовать у Казимира немедленного возврата жены к законному мужу. Казимир же ему на это отвечал постоянно одно и то же: она-де, мол, сама в чужую страну ехать не желает, а у нас в Литве, дескать, нет такого закона, чтоб насильно жен к мужьям за рубеж высылать… Я не верю тому, что Анна не хочет ехать сюда. Мне кажется, она меня любила… Хотя, впрочем, кто может знать, что творится в женском сердце?! Одно знаю — хоть и осталась она богатой как была, а стало быть, претендентов на ее руку и деньги наверно много, она до сих пор ни с кем не была замечена, живет уединенно и, значит, по-прежнему остается моей супругой. Конечно, время затягивает раны, и боль разлуки нынче не так горька, как пять лет назад, но все же, все же… Однако, давайте выпьем, и не будем говорить о печальном — я так рад видеть вас снова и надеюсь, мы еще не раз посидим вот так вместе! Я как-нибудь непременно приеду к тебе в гости, Василий, в твою Медведевку, о которой я так много наслышан и которую так никогда и не видел и надеюсь иметь честь познакомиться с твоей знаменитой супругой — легенды о ее подвигах дошли и до моих ушей…

— Ты всегда будешь желанным гостем в моем доме — сказал Медведев.

— И в моем! — одновременно хором сказали Филипп, Картымазов, Леваш и Зайцев…

8 сентября 1485 года московские войска подошли к Твери и, плотным кольцом окружив город, подожгли опустевший посад, чтобы иметь возможность как можно ближе подвезти к стенам новые пушки Аристотеля.

Второй раз в жизни Медведеву посчастливилось увидеть великого итальянского мастера, чье уникальное творение — Успенский Собор в Московском Кремле — на века останется величайшим произведением человеческого гения.

Но сейчас, там, под Тверью, постаревший, полысевший, сгорбившийся от забот, еще не знающий, что жить ему осталось совсем немного, великий мастер Аристотель Фиорованти, в который раз употребил свой талант не на дело созидания, а на дело разрушения.

Его новейшие, скорострельные пушки (каждый час могли стрелять и столь крепко отлиты были, что почти не взрывались сами, разрывая на мелкие кусочки пушкарей) расставляли сейчас вокруг всей Тверской крепостной стены, чтобы по команде они начали свое смертельное дело, а великий мастер бегал вокруг, суетился, отирал тряпкой пот с полысевшего лба — все волновался за то, чтобы стреляли его пушки как можно лучше, убивая как можно больше московских врагов…

Не на шутку забеспокоились тверичи, увидев эти страшные приготовления и послали на переговоры к Великому Московскому князю того, кто, по их мнению, лучше всего для этого подходил — князя Даниила Холмского, известного героя многих Московских походов и особенно Великого стояния на Угре, где он прославил себя, совершив лично не одну вылазку на неприятельский берег, о чем Медведеву рассказывал Картымазов, который своими глазами видел эти подвиги. Это его — Федора Лукича — проводил в его собственный двор князь Холмский когда Лукич приехал к молодому великому князю Ивану Ивановичу с посланием от его отца, потому что ставка княжича Ивана находилась как раз на Картымазовском подворье.

Но князя Данилу к Московскому государю не допустили, сказали, мол, занят нынче государь, и вот знаменитый герой, как простой гонец с маловажным известием, должен был несколько часов терпеливо и покорно ждать на дальних подходах к государевому шатру под бдительным присмотром Лари Орехова.

Федор Лукич Картымазов всегда остро чувствующий несправедливость и унижение человеческого достоинства, узнав об этом, сказал Медведеву:

— Вы как хотите, а я поеду и посижу с князем, чтобы скрасить его унизительное одиночество.

— Мы все поедем! — Сказал Медведев.

Ларя Орехов не имел никаких указаний, запрещающих кому-либо общение с князем Холмским, и поэтому с чистой совестью провел угорских дворян к табурету под сожженным деревом, на котором одиноко (прибывших с ним слуг и охрану сюда не пустили) сидел, глубоко задумавшись, князь Данило.

Картымазов вежливо поклонившись, поздоровался с князем, и тот сразу узнал его.

— Мы пришли поклониться, тебе, потому что, живя на берегах Угры, всегда будем помнить о том, как мужественно ты защищал нашу землю от ордынских наездчиков.

Князь Холмский был растроган и польщен, а когда Картымазов, представляя своих друзей, назвал фамилию Василия, глаза князя блеснули.

— Прошу передать мой низкий поклон твоей замечательной супруге, с которой я имел удовольствие познакомиться в твое отсутствие. Ты счастливый человек, имея такую жену, а укрепления, вооружение и охрану твоего имения я не раз приводил в пример нашим дворянам, рассказывая о том, как правильно должен быть укреплен двор на рубеже.

Медведев поклонился.

— Я передам твои слова Аннице. Она рассказывала мне о тебе и твоих вылазках на Угре с восхищением…

Они скрашивали ожидание князя Холмского до самой темноты, когда, наконец, Ларя Орехов, отозванный куда-то на несколько минут, вернулся и смущенно сказал:

— Государь наш Иван Васильевич не может принять тебя князь. Он передал через князя Патрикеева, что не желает разговаривать с изменниками, продающими родную землю Литве.

Князь Холмский плотно сжал губы и сел на подведенного ему коня.

— Прощайте и спасибо за теплые слова, — печально сказал он угорским дворянам, — боюсь, что мы больше никогда не увидимся. Горе государям, у которых плохая память и они называют предателями тех, кто верно служили им, проливая кровь на этой службе и горе народам, которыми правят такие государи!

Он ускакал, а угорские дворяне, сняв шапки, низко поклонились ему вслед, в честь его прошлых воинских подвигов, не опасаясь доноса Патрикееву со стороны Лари Орехова, который, впрочем, отвернулся, сделав вид, что ничего не видел, и отправился к своему господину.

9 августа пушки мастера Аристотеля начали свое дело.

Однако они не наносили пока большого ущерба городу, потому что посад еще полностью не выгорел, и орудия находились на значительном расстоянии. Но лишь одного их грохота и демонстрации силы оказалось вполне достаточно, для того чтобы 10 августа Тверские крепостные ворота широко распахнулись и оттуда с хоругвями, крестами, иконами и самыми высокими Тверскими священнослужителями, идущими впереди, вышла большая делегация Тверских бояр, представлявших все самые знатные семьи.