Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

— Я очень рад, что не узнаю! Мне противно это противоестественное возбуждение.

— Какая разница, искусственное или естественное! Было б хорошее настроение, а как его достичь, это уже второстепенный вопрос. Способы не играют роли. Важны последствия. Барон, вы привезли много этого чудодейственного эликсира?

— На первое время хватит!

— А когда вы передадите его мне?

— Я не сделаю такой глупости, а буду выдавать вам порциями. Вы злоупотребляете наркотиками. Начали с одной ампулы. Теперь уже две-три. Вначале вводили под кожу, теперь прямо в вену. И я никогда не видел вас в таком состоянии, как сегодня. Было бы не по-дружески потакать вам.

— О барон, я знаю, что сердце у вас доброе, а рука щедрая. Поэтому спокойно гляжу в будущее. Но ещё одну ампулу вы мне дайте сейчас. Чтобы я не бегал за вами, словно щенок, разыскивающий утерянный след, как было в эту ночь.

— Ну, ради встречи, возьмите ещё одну!

— Я же говорил, что у вас доброе сердце! Жаль, что мне надо спешить, а то бы я пропел в честь вашего приезда серенаду на итальянский манер. Вот эту, например!

Насвистывая неаполитанскую песенку, Кубис скрылся за дверью; теперь он был оживлён, весел и совсем не похож на того полумертвеца, который недавно ввалился в комнату.

— Не понимаю я тебя, Генрих! Ну зачем тебе этот негодяй, негодяй даже среди гестаповцев? — недовольно спросил Лютц.

— Для коллекции, — полушутя, полусерьёзно ответил Генрих.

Весь день пришлось напряжённо поработать в штабе. В дивизию только что прибыло значительное пополнение, и Эверс поручил Гольдрингу разобраться в бумагах нового офицерского состава.

— Что это за особая команда майора Штенгеля? — спросил Генрих Лютца, рассматривая одну из анкет.

— А чёрт его знает! Майора я и в глаза не видал! Эта команда входила в состав эсэсовской дивизии, стоявшей до нас в Кастель ла Фонте. Она охраняет какой-то объект. О нём известно лишь генералу, начальнику штаба и Миллеру. Когда я спросил у генерала об этом Штенгеле, он намекнул мне, чтобы мы с тобой как можно меньше интересовались майором.

— Ну и чёрт с ним! — равнодушно согласился Гольдринг. Но анкету майора прочитал особенно внимательно. Одно то, что Штенгель имел шесть высших наград, свидетельствовало о его особых заслугах перед фатерландом.

Вечером, закончив работу, Генрих и Лютц поехали к графу Рамони. Лютц ещё днём позвонил Марии-Луизе и получил приглашение приехать в семь часов вечера.

Замок был расположен в километре от городка, на высокой скале, которая, словно одинокий страж, высилась возле ущелья, как бы охраняя вход в долину.

Лютца в замке хорошо знали, охрана, состоявшая из двух чернорубашечников, пропустила машину в ворота без задержки.

У парадного подъезда под небольшим портиком с колоннами стоял ещё один чернорубашечник.

— А граф, очевидно, не очень спокойно чувствует себя на собственной родине? — насмешливо заметил Генрих. — Гляди какая охрана.

— Я никак не разберусь во взаимоотношениях итальянцев и во всём том, что здесь происходит. Официально граф не занимает никакого поста и, кажется, не принадлежит ни к какой партии, по крайней мере так он мне заявил. А тем временем его оберегают от гарибальдийцев, как важную персону.

По широким мраморным ступеням гости в сопровождении слуг поднялись на второй этаж и, свернув налево, очутились в большой комнате, напоминавшей картинную галерею. Кроме удобных кресел и небольших столиков, никакой другой мебели в комнате не было. Стены сплошь были увешаны картинами.

— Граф увлекается живописью и, кажется, разбирается в ней, — начал было объяснять Лютц, но, услышав шум, доносившийся из коридора, умолк.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась трехколесная коляска, которую подталкивал сзади здоровенный лакей. В коляске, откинувшись на подушки, сидел граф Рамони. Это был старик того преклонного возраста, когда человеку с одинаковым правом можно дать и семьдесят, и восемьдесят, и девяносто лет, настолько старость стёрла границы между десятилетиями. Его длинные узловатые пальцы бессильно лежали на клетчатом пледе, голова, как только он попробовал сесть ровнее, качнулась и свесилась вперёд, словно старческая шея не в силах была вынести её тяжести. Странное впечатление производило лицо графа, покрытое множеством больших и мелких морщинок, рассекающих его во всех направлениях. А среди этого подвижного и изменчивого лабиринта морщин, как два стержня на которых держалось все это кружево, чернели круглые без ресниц глаза графа. Вопреки живым гримасам лица, вопреки словам, слетавшим с губ, они одни застыли в нерушимом спокойствии и напоминали два уголька, которые вот-вот померкнут. Лютц и Гольдринг вытянулись, как при появлении начальства.

— Синьоры, рад вас приветствовать у себя в замке, — церемонно провозгласил граф по немецки.

— Синьор, я рад видеть вас в добром здравии, — так же церемонно ответил Лютц, — и разрешите представить вам моего друга, барона фон Гольдринга.

Генрих поклонился.

— Мой названный отец, генерал-майор Бертгольд, просил передать вам самые лучшие пожелания! Впрочем, он, должно быть, сам пишет об этом!

Генрих протянул запечатанный конверт. Граф быстро пробежал глазами письмо.

— Это прекрасно! Это просто прекрасно, что случай привёл ко мне в замок сына Вильгельма Бертгольда. Лет десять назад у нас с ним было столько общих дел. Когда вы прибыли, барон?

— Если я явился к вам сегодня, то мог прибыть только вчера. Я не разрешил бы себе даже на день отложить такой приятный визит.

— Молодость даёт право на невнимание к нам, старикам, и я тем более ценю вашу любезность. Где вы остановились, барон?

— Пока пользуюсь гостеприимством гауптмана Лютца, но надеюсь, что…

— Вряд ли вы найдёте что-либо приличное в нашем городишке. Я бы чувствовал себя в неоплатном долгу перед генерал-майором Бертгольдом, если б его сын не нашёл пристанища в моём замке. И моя племянница Мария-Луиза тоже. Сейчас мы пройдём к ней, она вам это подтвердит.

Граф сделал движение рукой, слуга молча покатил коляску к двери. Гольдринг и Лютц последовали за нею и свернули в широкий коридор, ведущий, в правое крыло замка.

— Предупредите графиню, что у нас гости, — приказал граф горничной, которая распахнула перед ними дверь одной из многочисленных комнат.

Но Мария-Луиза появилась не скоро. До её прихода старый граф успел поведать офицерам историю нескольких картин, украшавших стены голубой, затянутой шёлком комнаты. Здесь висели полотна новейших художников, но даже после пояснений хозяина трудно было понять их смысл. Да, граф, как видно, и сам не очень разбирался в этой живописи, объяснения давал путаные и часто не мог скрыть иронических ноток, звучавших в голосе.