Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

— Мсье офицер, тут какое то недоразумение! — простонал ошеломлённый неожиданным оборотом дела Базель. — Я… я…

Но Курт не дал ему закончить — схватив доносчика за шиворот, он выволок его в переднюю, а оттуда на крыльцо.

— Заприте дверь! — приказал Генрих Луизе.

Ничего не понимая, та машинально повернула ключ в замке. Тем временем Генрих снова открыл дверцу шкафа.

— Мсье Ренар, — сказал он властно. — У нас с вами очень мало времени, поэтому не будем терять его понапрасну. Прошу вас пройти в ту комнату, а дамы пусть останутся здесь. Успокойте их и прикажите внимательно следить, чтобы никто нам не помешал.

Андре Ренар кивнул жене и тёще и молча заковылял на одной ноге в смежную комнату.

— Я вас слушаю, мсье офицер! — спокойно произнёс он.

Генрих молча вынул из кармана фотокарточку Поля Шенье.

— Узнаете?

На измождённом лице Андре Ренара не дрогнул ни один мускул, и лишь глаза, горевшие лихорадочным блеском, вдруг потухли, как у человека, почувствовавшего смертельную усталость.

— Вы пришли меня арестовать? Зачем тогда вся эта комедия? Или, может быть, вы ещё окончательно не убеждены, что перед вами Поль Шенье? Заключённый номер… — Андре Ренар засучил рукав рубахи и с вызовом поглядел на Генриха, вытянув вперёд левую руку. На внутренней стороне предплечья чернели выжженные цифры: 2948.

— Я рискую головой, разыгрывая, эту, как вы говорите, комедию. Надеюсь, вы понимаете, что эта фотокарточка вручена мне не для того, чтобы ею любоваться? Кстати, предупреждаю: такие фото есть у всех командующих отрядами, брошенных на розыски Поля Шенье. Я, конечно, имею полное право его арестовать, но я этого не сделаю. А чтобы вы убедились, что я пришёл к вам разговаривать как равный с равным — возьмите! — Генрих положил перед собеседником пистолет. — Не бойтесь, берите. Проверьте, заряжён ли. Вот так. Теперь вы вооружены и в случае чего можете защищаться. Я уверен — вы скорее согласитесь на немедленную смерть на свободе, чем на мучения под землёй.

— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

— Так сказала Долорес Ибаррури!

На губах Андре Ренара впервые промелькнула улыбка. Он сделал движение, словно собираясь пожать руку собеседнику. Но тотчас тень недоверия промелькнула у него в глазах.

— Я не знаю, кто вы, и на вас этот мундир. И, признаться, я не понимаю, чего вы от меня хотите?

— Узнать о подземном секретном заводе!

— Где у меня гарантии, что эти сведения пойдут на пользу моему народу, а не во вред?

— Гарантия — здравый смысл! Ведь не для немецкого же командования, осведомлённого лучше нас с вами, я хочу их получить!

— Тогда для кого?

— Вам не кажется, что этот вопрос наивен? Что я не могу на него ответить, даже если бы очень хотел?

— Вы, кажется, правы, — задумчиво проговорил Андре Ренар, как бы рассуждая вслух. — Немецкому командованию эти сведения действительно ни к чему. Если они не нужны врагу, значит — нужны другу. Пусть неизвестному, но другу. Допустим, я расскажу обо всём. Все это обернётся против немцев, возможно, будут спасены и те несчастные, что страдают там… Промолчу… меня могут поймать, и тогда ни один человек на свете не узнает того, что знаю я.

— Вы рассуждаете логично, но очень медленно. Помните: у нас мало времени. Вам надо подумать о собственной безопасности, да и я не хочу рисковать головой, ведь в селение может прибыть целый отряд, все участки распределены между отдельными воинскими частями. Если меня увидят мирно беседующим с вами…

— Погодите, у вас, может быть, ещё одна цель — узнать кто организовал мне побег.

— Об этом я не спрошу у вас ни слова!

— Гм… похоже на то, что вы разбили все мои аргументы. Ну что ж, я готов рассказать всё, что знаю.

Обе женщины одновременно шагнули вперёд, когда распахнулась дверь маленькой комнаты и на пороге появился Андре Ренар и немецкий офицер. Они не произносили ни слова, только глаза спрашивали: Как?

Андре Ренар весело улыбнулся. Так же весело улыбнулся и немецкий офицер. И только теперь наступила разрядка после огромного напряжения. Обхватив шею мужа руками, Луиза громко разрыдалась. Старуха, обессилев, упала в кресло, её голова и руки дрожали.

— Я должен попросить прощения у дам! — взволнованно произнёс Генрих. — Единственное моё оправдание — всё то, что здесь происходит — не по моей злой воле. И, как видите, всё сложилось превосходно.

— О, мсье! Мы с мамой ведём себя неприлично, но радость, говорят, не убивает! Я встретила вас как врага, посидите теперь с нами как друг.

— Я сейчас больше всего хотел бы исполнить вашу просьбу, но и так задержался дольше, чем предполагал… К тому же не забывайте, в машине сидит этот мерзавец Базель! Я должен отвезти его в Сен-Реми и там задержать до тех пор, пока мсье Андре не окажется в совершенно безопасном месте.

— Луиза уже наладила связь, и сегодня ночью, самое позднее завтра за мной придут друзья.

— Пистолет, который я вам дал, оставьте у себя. У меня он запасной, а вам пригодится. На всякий случай возьмите деньги.

— Не нужно…

— Они вам тоже пригодятся. Считайте их своего рода оружием. А теперь последнее: ни один человек, даже самые близкие друзья не должны знать о нашей встрече и о нашем разговоре.

— Можете положиться на моё слово. За жену и нашу старушку я тоже ручаюсь.

— О, мсье, неужели вы не выпьете с нами вина? — воскликнула мадам Матран. — Я понимаю, вы спешите, но это не займёт много времени.

— Мне самому придётся вести машину, мой денщик будет сторожить арестованного. А ночью, да ещё после вина…

— Тогда подождите одну минутку!

Старая женщина с неожиданной для её лет быстротой подбежала к комоду и вытащила из него шкатулку. В ней она, верно, хранила сувениры: заботливо перевязанные пачки пожелтевшие писем, засохшую веточку флёрдоранжа, белые, вероятно, ещё подвенечные перчатки.

С самого дна мадам Матран вынула старую, отлично обкуренную трубку. Она держала её в руках и словно гладила ласковыми прикосновениями дрожащих пальцев. Потом легонько прикоснулась губами к прокуренному дереву и протянула трубку Генриху.

— Я хочу подарить вам, мсье, самое дорогое, что у меня есть. Это трубка моего отца. Он был благородным, мужественным человеком и погиб как человек мужественный, благородный, защищая Коммуну на баррикадах.

— Я сберегу её не только как память, но и как священную реликвию! — серьёзно произнёс Генрих. — И разрешите мне, мадам Матран, поцеловать вас. Без церемоний, как сын целует мать.

Генрих поцеловал морщинистые щеки старухи и почувствовал, как сжалось его сердце. Коснётся ли он когда-нибудь вот так лица своего отца?

— Вы когда-нибудь расскажите своей матери о старой французской женщине, — сказала она, вытирая слёзы. — Скажите ей, что я благословила вас, как сына.