Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

И вдруг точно гром прокатился над горами. Скала словно раскололась надвое, загородив дорогу машинам, а откуда-то сверху на дорогу с грохотом посыпались каменные глыбы, заглушив слабые звуки пулемётных очередей,

Шофёр легковой машины на полном ходу затормозил, Генрих почувствовал, как его швырнуло вперёд, и он больно ударился подбородком о переднее сидение. Рванув дверцу машины, Генрих выскочил на дорогу.

Прячась за машину, Генрих прополз до склона шоссе и скатился в кювет. Длинная пулемётная очередь веером трассирующих пуль прошла над ним. Не поднимая головы, Генрих повернулся лицом к скале и вытащил свой крупнокалиберный пистолет, потом осторожно выглянул. Впереди, поперёк дороги, припав на задний спущенный скат, стояла грузовая машина. Через её борт, лицом вниз, перегнулся убитый солдат. Три неподвижных тела лежали у грузовика. И только впереди, возле небольшой глыбы, загородившей дорогу, из кювета зло огрызался немецкий автомат. Прижавшись лицом к земле, Генрих посмотрел налево. В нескольких метрах от него лежал Заугель. Выставив автомат и спрятав голову, он наугад бил по скале. Дальше Генрих заметил тушу Пфайфера, прижавшуюся к камню, за ним, очевидно, лежала Бертина. Генриху показалось, что там промелькнула её нога в светлом чулке.

Пулемётная очередь снова прошла над головой Гольдринга, но никого не задела.

«Маки хотят прижать нас к земле, чтобы взять живьём», — промелькнуло в голове.

Генрих снова взглянул на Заугеля. Тот немного изменил позу, он лежал теперь так, что было видно его перекошенное животным страхом лицо. Отвратительное лицо палача, который замучил сотни, а может, тысячи людей и будет мучить дальше, получая наслаждение. «Поэт допросов», как назвал его Миллер.

«Лучшего случая не представится». Генрих повернул кисть правой руки с зажатым в ней пистолетом и выстрелил. Заугель качнул головой и ткнулся лбом в приклад автомата.

Прижавшись головой к земле, неподвижно лежал и Генрих. Он поднял её лишь тогда, когда пулемёт внезапно смолк. Но теперь к голове вплотную были прижаты три автоматных дула.

— Встать! Руки вверх!

Генрих встал и увидел, как под дулами автоматов медленно поднимаются из кювета три фигуры — Пфайфер, Бертина, шофёр. В сумерках, которые быстро заволокли все вокруг, их лица казались белыми масками. Один из автоматчиков подошёл к Заугелю.

— Готов! — бросил он кому-то из партизан. — В голову!

— Всех связать!

К Генриху подошли двое, один быстро его обыскал.

— Ишь, падаль! Два пистолета имел! — злобно проговорил он, протягивая найденный в кармане маузер и указывая глазами на крупнокалиберный пистолет, лежавший на земле.

— И, вероятно, оба не заряжены.

— Они перед мирными жителями храбрые.

— У, гадина! — один из маки со всей силы ударил Генриха по лицу.

Тот упал.

— Хватит вам! — послышался голос. — По машинам и домой! Быстро!

Подталкивая задержанных автоматами, маки подвели Генриха, Пфайфера, Бертину и шофёра к машине и приказали сесть на задние сидения. Напротив них уместились два маки с пистолетами наготове. На передних сиденьях ещё двое, один из них, очевидно командир, крикнул:

— Возвращаться старой дорогой и не задерживаться.

Машина дала задний ход и так ехала, верно, метров двести, пока маки, сидевший за рулём, не свернул в какую-то узенькую и в темноте почти незаметную расселину. Ехали, не включая фар, переезжали через груды каких-то камней, проваливались передними колёсами в глубокие выбоины и снова взбирались в гору. Машину всё время бросало из стороны в сторону, и Генрих всякий раз стукался то лбом, то виском о голову Пфайфера.

Наконец машина выскочила из ущелья на ровную дорогу и помчалась с огромной скоростью. Приблизительно через час она остановилась. Маки, который сидел рядом с шофёром, открыл дверку и завёл с кем-то, не видимым в темноте, приглушённый разговор, потом дверца захлопнулась, машина двинулась дальше.

Лишь поздно ночью они прибыли в горное селение. Пленных вывели по одному и бросили в сарай, где пахло навозом и соломой.

— Никто не ранен? — тихо спросил Генрих, услышав, как щёлкнул замок на двери.

— Я — нет, — первым откликнулся шофёр.

— А вы, герр Пфайфер?

— О, ради бога, не называйте хоть моей фамилии! — простонал пропагандист.

— У вас отобраны документы, и ваша фамилия все равно известна маки.

Пфайфер не то вскрикнул, не то всхлипнул.

Генрих сел на солому. От удара, каким его угостил маки, страшно болела голова, а левый глаз совсем скрылся за опухолью, всё время увеличивающейся.

— Генрих, Генрих, — послышался шёпот Бертины. — Как вы думаете, они нас расстреляют?

— Сначала допросят! — зло отрубил Генрих.

Бертина упала на солому, но тотчас снова вскочила.

— Они не имеют права так обращаться с женщиной!

— Во-первых, вы для них не женщина, а начальница лагеря, где пытают их матерей, сестёр, любимых, во-вторых…

— Сорвите зубами погоны, — Бертина прижалась плечом к плечу Генриха, но тот отстранился.

— Лишние хлопоты, — насмешливо сказал он. — Ведь и ваши документы они забрали.

— Это из-за вас, из-за вас так случилось! О, зачем, зачем я с вами поехала!

Генрих отошёл в угол сарая и сел, прижавшись опухшей щекой к холодной каменной стене. Этот своеобразный компресс успокоил боль, опухоль под глазом чуть опала. Напрягши мускулы связанных за спиной рук, Генрих попробовал крепость верёвки, плотно охватившей его кисти. Но петлю расширить не удалось, верёвка лишь содрала кожу у запястья. Убедившись, что освободить руки невозможно, Генрих стал покорно ждать рассвета.

О приближении утра говорила серая полоса, которая вначале легла у порога, а потом светлым пятном обозначила и весь прямоугольник двери. Пятно становилось всё ярче, его окрашивали уже не серые, а розовые тона, потом вдруг они исчезли, и сквозь щели словно брызнуло золото, длинные пряди солнечного света легли на солому, на заднюю стенку сарая. Дверь открылась.

— Пфайфер, выходи! — послышался суровый окрик.

Пропагандист вздрогнул и с ужасом отодвинулся в глубь сарая.

— Приглашать тебя, что ли!

Маки подошёл к Пфайферу и, схватив его за шиворот, поднял на ноги.

— Пошли! Быстрей!

Упитаннее тело пропагандиста исчезло за дверью. Через десять минут вызвали шофёра. Тот молча поднялся и, бросив присутствующим «прощайте», вышел следом за маки.

— Генрих, я не могу, я не хочу, они не имеют права! — закричала Бертина и зашлась плачем. — Скажите им, что они не имеют права! Слышите? Вы богаты, вы можете предложить им деньги! О, почему вы на меня так смотрите? Предложите им деньги, и они нас отпустят! Я отблагодарю вас, Генрих! Я…

— Гольдринг! — послышалось от двери.