Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

Почти час просидели Андре Ренар, Пётр Мельников и Генрих Гольдринг, обдумывая план побега. Когда Генриха снова привели в сарай, он увидел лишь Пфайфера и шофёра.

— А где же фрейлейн Граузамель?

— На допросе, — ответил шофёр.

Пфайфер сидел, понурив голову, неподвижным взглядом уставившись в пол. Руки его, как и у всех пленных, были крепко связаны за спиной. Красная повязка с белым кругом и свастикой, словно тряпочка, моталась на рукаве. Очевидно, допрос лишил пропагандиста надежды на более или менее счастливый исход.

— Герр Пфайфер, я хотел призвать вас к мужеству и сказать, что никогда не следует терять надежды, даже тогда, когда у тебя связаны руки и завтра тебя ждёт суд маки.

— Суд? Какой суд? — встрепенулся Пфайфер.

— А разве вам не сказали, что завтра утром всех нас будут судить партизанским судом?

Пфайфер, которого вопрос Генриха пробудил от апатии, снова понурил голову. Вся его фигура оцепенела.

— Как, по-вашему, герр Пфайфер, мы должны держать себя на суде? — Генрих подсел к пропагандисту.

— Всё равно, один конец. — Равнодушно, уже ни на что не надеясь, ответил тот.

— О нет, чёрт побери! Офицер армии фюрера должен умереть красиво. Я покажу им, как умирает настоящий ариец, и призываю вас к этому.

— Ариец не ариец, какое это имеет сейчас значение? А умирать? Разве не всё равно, как умирать?

— В своих речах вы призывали к другому. Так ведь?

— Трепать языком, конечно, легко, — зло бросил шофёр, — а мы, дураки, слушаем! Эх, мне бы сейчас кружку воды да сигарету в зубы, и тогда я, кажется, охотно проглотил бы и пулю маки. Тем более, что вооружены они нашими же автоматами. Выходит, и пуля будет немецкой! — криво улыбнулся шофёр.

Генрих поднялся, подошёл к двери и начал стучать в неё ногой.

— Тебе чего? — неприветливо донеслось со двора.

— Позовёте начальника караула.

— Обойдёмся и без него.

Генрих снова забарабанил в дверь.

— Чего ты там толчёшься?

— Я буду стучать, пока ты не позовёшь начальника караула, — зло крикнул Генрих.

— Герр офицер, герр офицер! Оставьте, умоляю вас, испуганно шептал Пфайфер, — они нас убьют.

За дверью послышались шаги, щёлкнул замок, и на пороге появился Мельников в сопровождении ещё одного маки.

— Чего тебе? — спросил начальник штаба.

— Можете нас судить, можете после суда делать с нами что угодно, но сейчас измываться над нами вы не имеете права! — почти кричал Генрих.

Пфайфер глазами, исполненными животного страха, глядел на маки.

— Кто над вами измывается?

— Со вчерашнего вечера нам не дали ни капли воды, ни куска хлеба, до сих пор не развязали рук.

— На тот свет примут и с пустым желудком.

— Я требую воды, хлеба и сигарет! — кричал Генрих.

— Чего орёшь? — Мельников, сжав кулаки, подступил к Генриху. — Марш на сено! — приказал он и неожиданно толкнул пленного.

Генрих пошатнулся и упал.

В тот же миг Генрих зацепил правой ногой ногу начальника штаба, а левой ударил его что было силы пониже колена. Это был один из приёмов джиу-джитсу, которыми хорошо владел Генрих.

Мельников упал как подкошенный, маки, сопровождавший начальника штаба, подбежал к Генриху и с силой толкнул его прикладом в грудь. «Это уже сверх программы!» — подумал Генрих.

— Ну, погоди, я отплачу тебе! — проговорил Мельников и вышел.

Генрих поднялся, подошёл к двери и снова ударил по ней ногой.

— Ради бога! Сядьте! Из-за вас нас всех убьют! — вспылил Пфайфер.

— Я не успокоюсь, пока не добьюсь своего!

Дверь снова открылась, и на пороге появились те же, Мельников и маки. Позади них стояла женщина, которая держала в руках три куска хлеба, кувшин с водой и чашки.

Мельников с автоматом в руке остался у двери, а его спутник стал развязывать пленным руки.

— Ешьте, только побыстрее, нам некогда с вами нянчиться! — нетерпеливо крикнул Мельников.

— А мы вас не задерживаем! — с издёвкой ответил Генрих и, откусив кусочек хлеба, запил его глотком воды.

После вкусного обеда, которым его угостили Андре Ренар и этот же Мельников час назад, чёрствый хлеб буквально не лез Генриху в горло. Шофёр и Пфайфер мигом проглотили и хлеб, и воду, а Генрих все ещё дожёвывал свой ломоть.

— Долго я буду ждать? — Мельников выхватил из рук Генриха чашку.

— Ну и подавись своей водой! — равнодушно бросил Генрих и с удовольствием затянулся сигаретой, которую ему чуть пораньше протянула женщина.

— Связать руки! — приказал Мельников, когда пленные докурили сигареты.

Пленных связали, на закрытой двери щёлкнул замок.

— Ну, что, полегче стало? — спросил Генрих Пфайфера.

— Я умоляю вас, не надо их больше раздражать! — заскулил пропагандист. — Они и так на нас злы, а теперь ещё больше разозлятся.

— Это только начало, увидите как я буду вести себя на суде. А сейчас я попробую уснуть, советую вам сделать то же самое.

Генрих плечом пододвинул солому, устроился на ней и через десять минут спокойно спал.

Вечером снова всех по одному вызывали на допрос. Пфайфера и шофёра отпустили быстро, допрос Гольдринга длился значительно дольше. Он продолжался ровно столько, сколько потребовалось, чтобы окончательно уточнить детали намеченного плана. После допроса всем пленным завязали глаза, посадили в машину и куда-то повезли.

Ехали долго вероятно, часа два. Наконец машина остановилась у какого-то строения. В темноте лишь неясно вырисовывались его контуры. Всех ввели в помещение и неизвестно для чего развязали глаза. Пленные видели сейчас не больше, чем тогда, когда на глазах были повязки.

— Шофёр, вы здесь? А вы, герр Пфайфер? А где же Бертина Граузамель? Меня беспокоит, что её отделили от нас. Может быть, выпустили?

— Вот именно! На ней эсэсовская форма, они её любят так же, как коричневый костюм штатских национал-социалистов, — мрачно сказал шофёр.

Пфайфер не то вздохнул, не то простонал.

— Майн герр, — тихо прошептал Генрих, — когда нас везли сюда, мне посчастливилось развязать руки, сейчас я развяжу и вам. Очевидно, это последняя наша остановка на пути к… смерти… Я попробую перехитрить её. Спустя, некоторое время я попрошусь по интимным делам во двор, когда меня выведут — попробую удрать. Если повезёт, сделаю всё возможное, чтобы спасти вас.

Генрих развязал руки шофёру, потом Пфайферу. Тот дрожал всем телом.

— Если вам удастся бежать — они убьют нас без суда! — крикнул он и схватил Генриха за рукав. — Я не пущу вас, я не позволю рисковать нашей жизнью.

— Хватит вам ныть! — вмешался шофёр. Теперь, когда речь шла о жизни и смерти, он не выбирал выражений и совсем непочтительно схватил Пфайфера за плечи. — Мы теряем единственную надежду на спасение, а вы мешаете!

Он оттянул пропагандиста от двери и заткнул ему рот рукой. Генрих так же, как днём, в сарае, стукнул в дверь ногой.