Джордж Фрейзер - Флэш без козырей

Да, это был неплохой спектакль и он несколько сбил их с толку. Моултри выглядел чер…ски озабоченным, а два его сотоварища имели встревоженное выражение лиц, как у людей, которые видят и слышат то, чего не в состоянии понять. Наконец Моултри произнес:

— Да… я понимаю. Несомненно, вы, сэр… имеете в виду последствия всего этого, и важность некоторых из тех, что могут быть привлечены? Вы полагаете, что… когда все станет известным… может произойти э-э… политический скандал?

Я одарил его грустной улыбкой:

— Я могу наглядно показать это, сэр, заверив вас, что среди британцев, которые, как я знаю, замешаны в это дело — и чью вину можно доказать — находятся два пэра нашего королевства и один вельможа, чье имя до последнего времени можно было встретить в перечне министров Ее Величества. Полагаю, сэр, что американские имена включают людей, занимающих сопоставимое положение в обществе. Прибыли от работорговли столь безмерно велики, что могут поколебать самые верхи. Судите сами, стоит ли ожидать скандала.

Он вытаращился на меня:

— Мистер Комбер, то, что вы знаете, делает вас весьма опасным молодым человеком.

— То есть, — продолжил я, проницательно улыбаясь, — вы хотите сказать — молодым человеком, который находится в большой опасности? Но я привык к риску, сэр. Это — моя работа.

К тому времени я и сам так поверил в то, о чем говорил, что уже не удивлялся тому, как они это проглотили. Однако поскольку они все же были янки и не были дураками, то заставили снова рассказать всю историю шаг за шагом — от Ла-Манша до Уида, про деревушку Гезо, наше бегство, плавание на запад и все прочее — в надежде, что я невольно хоть немного проговорюсь, но поскольку я этого не сделал, то они только даром потратили свое время. В конце концов Моултри и его коллеги посовещались, пока я дал немного отдыха своему языку, и торжественно объявили, что обсудят сложившуюся ситуацию с британским послом, а я между тем должен быть готов отправиться в Новый Орлеан, чтобы свидетельствовать на процессе против экипажа «Бэллиол Колледжа».

Меня такая перспектива вовсе не обрадовала, но опять-таки пока поделать с этим ничего было нельзя. Так что я поклонился и позже в тот же день был приглашен в резиденцию английского посла, старого и сухого, как палка, но с голосом, приятно отличающимся от лающего выговора этих янки. Я опасался, что он сам или кто-нибудь из его людей (один шанс на тысячу, но все же он существовал) были когда-то знакомы с настоящим Комбером, но все прошло гладко. Я рассказал свою историю уже в четвертый раз, а вечером — поскольку посол пригласил меня к себе на обед — снова повторил ее уже перед его гостями. И, готов поклясться, ни разу не сбился, но за столом сидел один человечек с таким же нюхом на лжецов, которым обладаю и я сам. Я так и не смог понять, когда и почему он заподозрил меня, но это все же произошло и доставило мне один из самых неприятных моментов в жизни.

За обедом было около дюжины гостей, и я даже не заметил его поначалу. Пока леди не вышли из комнаты, а Чартерфилд, наш хозяин, попросил меня развлечь джентльменов рассказом о своих приключениях на Невольничьем берегу. Судя по всему, этот человек больше других заинтересовался моей историей. Он был необычайно высок, с на редкость уродливым лицом, глубоко сидящими темными глазами, подбородком, похожим на крышку гроба, и черной прядью волос, словно корова языком лизнула, прилипшей ко лбу.

Говорил с намеренной медлительностью американского провинциала — в столице он был новичком; фактически, он был очень молодым конгрессменом, приглашенным на обед в последний момент, так как в это самое время занимался подготовкой билля против работорговцев и ему было интересно встретиться со мной. Вам, наверное, знакомо его имя — мистер Линкольн. [XXXI*]

Позвольте мне сразу заметить, что, несмотря на все неприятности, которые он причинил мне в разное время, и небольшие отличия, наблюдаемые между нашими характерами, я полюбил Эйба Линкольна с той минуты, как только его увидел. Он сидел, откинувшись на стуле, с легкой улыбкой, таящейся в уголках глаз, и слегка похрустывал пальцами. Даже не моту сказать, чем он мне так понравился; полагаю, что в своем роде он был столь же отъявленным мошенником, как и я, вот только интересы у него были другие, а таланты — неизмеримо большие. Я не считаю его хорошим человеком, но, поскольку об этом судит история, полагаю, что он сделал много хорошего. Но не это питало мое восхищение, как и не то, что он обладал своеобразным сардоническим юмором, столь похожим на мой собственный. Думаю, что я проникся к нему симпатией потому, что, бог весть по какой причине, он и сам симпатизировал мне. А ведь лишь немногие люди, узнавшие меня столь же хорошо, смогли решиться на это.

Помню только несколько его замечаний, брошенных за столом. Один раз, когда я описывал нашу битву с амазонками, кто-то из нашей компании воскликнул:

— Вы считаете, что женщины могут сражаться, пытать и убивать, защищая своих мужчин? Наверное, нет другой страны на свете, где такое возможно.

А Линкольн очень язвительно поинтересовался у него:

— Вам, видимо, нечасто приходилось посещать политические чайные вечера здесь, в Вашингтоне, сэр?

Все рассмеялись, а тот парень ответил, что даже в высшем вашингтонском обществе ему не приходилось видеть чего-либо достойного сравнения с моими описаниями.

— Наберитесь терпения, сэр, — заметил Линкольн, — в конце концов мы пока молодая страна. Без сомнения, со временем мы еще достигнем уровня цивилизации, сравнимого даже с дагомейской.

Я заговорил о Спринге, и Чартерфилд был неприятно удивлен, что человек с такими достоинствами смог превратиться в такого негодяя.

— Да ладно, — обронил Линкольн, — почему бы и нет? Некоторые из самых больших мерзавцев в истории в свое время получили прекрасное образование. Без него они вполне могли бы остаться честными гражданами. Несколько лет, проведенных в колледже, не превратят дурного человека в ангела — они лишь отлакируют его пороки.

— О, — сказал Чартерфилд, — это может быть правдой, но вы все же должны согласиться, что добродетель чаще ходит рука об руку с образованностью, чем с невежеством. Вы хорошо знаете, что преступные элементы в большинстве своем состоят из тех, кто был лишен благ образования.

— И поскольку они невежественны, то дают себя поймать, — улыбнулся Линкольн, — а ученый плут всегда уйдет незамеченным.

— Как, вы приравниваете учение ко злу? — воскликнул кто-то. — Какого же мнения вы должны быть о наших ведущих блюстителях правосудия и политиках? Неужели и они не добродетельны?

— О, вполне добродетельны, — согласился Линкольн, — другое дело, кем бы они были, если бы получили хорошее образование.