Джордж Фрейзер - Флэш без козырей

Как оказалось, все было просто: погонщик рабов — самый приятный труд, если уж вы вынуждены работать. Вы ездите себе верхом вдоль хлопковых грядок, следя за тем, чтобы негры побыстрей наполняли свои маленькие корзинки, и подгоняя ленивых плетью. Грейстоунз было обширным поместьем, с почти сотней негров, которые работали на белых от хлопка полях, раскинувшихся от дома до самой речки, и, можете мне поверить, к тому времени как я закончил работу с этими черномазыми, мне удалось как следует выдрессировать их. Я вымещал на них все свое недовольство Америкой и получал удовольствие более чем когда-либо после дней, проведенных в Рагби, ведь погонять тех, кто занят тяжелым трудом, — замечательный спорт.

Несмотря на то, что в качестве помощников у меня были еще два негра-погонщика, я скоро и сам превратился в настоящего специалиста. Если хорошенько вытянуть сонного негра поперек спины, то он подскочит выше своего роста, а если таких лентяев наберется порядочно, то в конце дня приходится отмерить каждому с полдюжины горячих. Мандевиль был доволен, что кучи собранного хлопка так быстро растут, и сказал, что я — лучший их надсмотрщиков, которые когда-либо на него работали.

После нескольких первых дней он оставил меня работать самостоятельно, так как ему приходилось часто бывать по делам в городишке Хелина, в пятидесяти милях от плантации, по другую сторону Миссисипи, или в Мемфисе, что по ту сторону границы штата Теннесси, причем иногда он оставался там на ночь. Мандевиль всегда ездил один, оставляя жену дома, что мне представлялось чертовски неловким. Мое самолюбие страдало от недопонимания такой странной ситуации. Никакой плантатор-южанин ни за что на свете не оставит свою жену без присмотра в доме, когда там есть хоть один белый мужчина, но он сделает это не раздумывая, если этот же самый мужчина — всего лишь наемный работник, который живет в коттедже на расстоянии каких-нибудь пятидесяти ярдов. Впрочем, она сама не попадалась в поле моего зрения в течение тех первых дней, а я старался держаться от нее подальше.

Зная меня, вы можете найти это странным, но все мои мысли тогда были сосредоточены на моих проблемах; Грейстоунз представлялся мне всего лишь убежищем на моем пути, где можно было перевести дух. Со всех сторон плантацию окружали леса и болота, сюда редко кто-либо заглядывал, но даже тогда у меня сердце подкатывало к горлу, когда с аллеи доносился стук копыт, и если приезжал какой-нибудь сосед Мандевиля, я прятался с глаз долой. Вряд ли кто-нибудь все еще продолжал меня искать так далеко от реки, и, казалось, ничто не могло связывать беглеца с парохода и нового погонщика на плантации Мандевиля, но я все равно поначалу держал ухо востро, чтобы заметить первые же признаки приближающейся опасности. Но через несколько дней я почувствовал себя уже спокойнее.

Другой причиной, по которой я избегал Аннет Мандевиль, было то, что мы взаимно невзлюбили друг друга. Из нашей короткой первой встречи я сделал два вывода: первый, что она весьма неприятная и наглая штучка, а второй — что она вертела своим огромным и могущественным мужем, как хотела. Он был более чем вдвое старше своей супруги (ей не могло быть больше двадцати двух), а я заметил, что мало кто из таких мужчин среднего возраста может удержаться от благоговения перед властной молодой женой. Он не побоялся бы столкнуться на узкой дорожке с раненым буйволом или броситься в жестокую сабельную рубку, но бледнел и дрожал от одной мысли, что она скажет: «Знаешь, пожалуй не сегодня, дорогой». Ну, ладно, я бы еще мог это понять, если бы жена распоряжалась его кошельком, или была бы крупнее его, или могла захомутать его за что-нибудь по суду. Однако даже и без всего этого Мандевиль просто преклонялся перед ней.

Аннет все это было прекрасно известно, и она пользовалась своей властью, чтобы мучить мужа. При этом она не была испорченной или сварливой — она попросту была жестокой и делала ему гадости самыми изощренными способами, а это говорю вам я, признанный эксперт в этом деле. Мне удалось повидать немало подобного, чтобы представить себе то удовольствие, которое она получала, дразня и терзая мужа своими насмешками и ледяным презрением. Похоже, чем более этот человек был мастером во многих других делах, тем приятнее ей было делать ему неприятности и злить.

Большую часть всего этого я узнал от самого Мандевиля, правда, плантатор и понятия не имел, что проговорился. Но он любил поболтать, а поскольку других белых в поместье не было, он взял за правило приглашать меня по вечерам к себе в дом, после того как его жена удалялась на отдых, чтобы выпить и поболтать. Полагаю, он был в общем-то порядочный парень, в своей несколько грубоватой манере, и обожал надираться кукурузной бражкой, разглагольствуя о своих черномазых, о лошадях и — когда бывал уже порядочно под хмельком, — о своей жене. Особенно часто он делал это, когда она отсылала его из спальни вниз, что она проделывала частенько.

— Да уж, парень, — говаривал этот влюбленный идиот, неуверенно улыбаясь своему стакану, — я — счастливый ч’ловек, а она — восхитительная ‘аленькая лей-ди. Да ведь ты сам ее видел, Том. Ты много путешествовал, многое повидал, так что знаешь — все эт’ так и есть. Конечно, временами она бывает не в духе — как сегодня, например, — но все эт’ ничего не значит. Думаю, я сам виноват. Видишь ли, хотя Грейстоунз — отличное местечко, это все же не совсем то, для чего она создана. Не-ет, парень! Она принадлежит к одной из лучших французских семей Н’Авлина — Деланси. Полагаю, ты слышал о них, им принадлежит черто’сски много земли у озера Пончартрейн. Беда в том, что старый Деланси был немного не в себе, и я помог ему провернуть парочку славных дел. Пять лет назад эт’ было, как я женился на Энни. Эй, Иона! — крикнул он негру-дворецкому. — Ну-ка огня для сигар-ры мистера Арнольда! Плесни-ка себе в стакан, парень!

Он уже хорошо набрался и в тысячный раз пытался убедить себя вопреки всякому здравому смыслу.

— Д-да, пять лет назад. Счастливейшие дни моей жизни, сэ’. Но, знаешь, она ведь родилась настоящей лей-ди, благородных кровей, вокруг которой с детства суетились полдюжины горничных, постоянно вращалась в выш-шем свете — там, в Н’Авлине. Конечно, я ее и тут хорошо устроил, но ведь эт’ все ж не одно и то ж. Оп-щество не то, даже в Мемфисе, а все местные — совсем не те мадам и м’сье, с которыми она привыкла иметь дело дома. Конечно, ей всего этого не хватает, вот она порой и злится. Но пойми, Том, время идет, я старею, и ей становится скучновато. Я не умею г’рить так, как она привыкла, и не всегда понимаю ее — ну, вкусы, что ли. Это ее немного раздражает, и тогда она напускается на меня! — И он пьяно хихикнул, словно сказал какую-то забавную шутку. — Ты должно быть слышал, как она ру-гается, когда раскипятится? Бож’ мой! Хорошо, хоть это бывает нечасто.