Ричард Зимлер - Охота Полуночника

— Вы, должно быть, Стюарт, — сказал уверенно старший.

Я с облегчением понял, что их, видимо, отправила ко мне Абигайль Мансон с какими-то сведениями о Полуночнике. Благодарно улыбнувшись, я ответил:

— Да, сэр, это именно я. А вы, должно быть, один из уважаемых братьев миссис Мансон?

Я протянул ему руку, но он не пожал ее.

— Вы уже собрались покинуть Александрию? — грубо спросил он.

— Нет, сэр, пока еще нет. А теперь прошу меня извинить… — и я прикоснулся к шляпе.

Старший протянул руку и остановил меня.

— Джим, тебе стоит им заняться, — приказал он младшему.

И Джим всадил кулачище мне в солнечное сплетение. Задохнувшись, я упал на колени. Сильный удар по затылку швырнул меня лицом в булыжники мостовой. Не знаю, сколько времени я провел без сознания, но помню, что приветливый белый джентльмен помог мне подняться. Нападавшие давно скрылись. Голова отчаянно болела, но я отказался считать себя больным и благодарил небо за то, что мне не нанесли более ощутимого урона.

Несмотря на головокружение, я все же дотащился до портовой таверны и осушил бутылку плохой мадеры, после чего, спотыкаясь, добрался до своего отеля в надежде, что сон прогонит прочь мысли о поражении.

Утром, все еще плохо себя чувствуя, я позавтракал хлебом и теплым молоком в ближайшей кофейне. Когда я вернулся назад, миссис Ван Зандт сообщила, что в саду меня дожидаются два посетителя.

— Один из них — черномазый, так что вам придется разговаривать с ним снаружи. Сожалею, но таковы мои правила. — И она одарила меня гневным взглядом.

В патио позади дома стоял широкоплечий чернокожий мужчина в красивом зеленом бархатном пиджаке. С ним беседовал приглушенным голосом пожилой белый, худой, одетый в поношенные льняные рубашку и брюки. Когда я подошел, они заулыбались, явно искренне обрадовавшись, что видят меня. У чернокожего не было мочки уха. А глаза походили на желтые луны. Он назвался Хассаром Морганом и крепко пожал мне руку. Белого звали Джон Комфорт.

Как зовут меня, они уже знали. Мы обменялись рукопожатиями.

— Я бы пригласил вас в свою комнату, но миссис Ван Зандт этого не разрешает, — извинился я.

— Мы знаем ее правила, — отозвался мистер Комфорт. — В Александрии главной добродетелью является терпение, в чем вы наверняка уже убедились.

Он увидел, что я немного удивлен его изысканной речью, и сказал, что он квакер.

— Нельзя ли увидеть ваш рисунок Сэмюэла? — попросил мистер Морган. — Мне кажется, я его знаю.

Я принес набросок из комнаты и нетерпеливо развернул. Он несколько секунд смотрел на него и уверенно заявил:

— Да, сэр, это действительно Сэмюэл.

— Он когда-нибудь говорил обо мне? О Джоне?

— Нет, сэр. Мне очень жаль, но человек, которого я знал, был немым.

— Вы уже второй человек, который говорит мне об этом, сэр. Но это невозможно, если только с ним не случилось какого-нибудь ужасного несчастья.

— Мистер Стюарт, заверяю вас, что в моем присутствии он не сказал ни слова.

— Я вам верю. Просто… Не мог ли работорговец перерезать ему голосовые связки?

— Нет, я так не думаю. У него на шее не было шрамов.

— Благодарю тебя, Господи. Скажите мне, он был бодр духом?

— Я не очень хорошо знал его. Он казался… как бы это сказать правильно… он казался смирившимся. Не грустным, нет, но если бы я был религиозным человеком, — тут он покосился на мистера Комфорта, — я бы сказал, что какой-то частицы его души недостает.

— Не знаете ли вы, что с ним произошло дальше?

— После кончины мистера Миллера Сэмюэла продали работорговцу — местному, по имени Бертон, который работал на торговца из Балтимора, Вулфолка. Мистер Бертон умер… думаю, больше десяти лет назад. Мне говорили, что Сэмюэла на корабле отправили в Чарльстон.

— А как вы познакомились с ним, мистер Морган?

— В то время я работал садовником в богатой семье, и Сэмюэл помогал мне по воскресеньям. Он очень любил растения и цветы. А когда случилось вот это, — он слегка постучал пальцем по уху без мочки, — он вылечил мне эту рану.

— Произошел несчастный случай, сэр?

Мистер Морган рассмеялся и заявил, что это пустячная история, о которой не стоит и говорить. Его приятель-квакер довольно туманно пояснил:

— В Александрии много несчастных случаев, — и замолчал.

— Простите мне мое любопытство, но откуда вы узнали, что я в вашем городе?

— Лунная Мэри, — отозвался мистер Комфорт. — Она попросила, чтобы я вам помог. А Хассар — старый друг.

Мистер Морган вернул мне набросок.

— Если позволите говорить открыто, сэр, то здесь вы подвергаетесь опасности. Люди говорят, что вы английский смутьян и пламенный борец с работорговлей.

Я рассказал о своем происхождении, но мистер Комфорт заявил:

— Шотландец вы или нет, но я взял на себя смелость заказать вам спальное место на судне, которое отправляется сегодня утром в Чарльстон. И я заклинаю вас уехать.

— Если Полуночника здесь нет, меня тут ничто не держит. Благодарю за то, что нашли меня. — Я протянул им обоим по визитной карточке, на которых написал адрес Виолетты. — Если вы узнаете о Сэмюэле еще что-нибудь, пожалуйста, отправьте мне письмо по этому адресу — это мой друг.

— Возможно, вы отыщете Сэмюэля в Чарльстоне, — мягко сказал мистер Комфорт.

Мистер Морган присоединился к этому пожеланию, пожал мне руку и добавил:

— И надеюсь, выяснится, что он больше не немой.

После того, как папа исчез, а Эдвард Роберсон силком увез меня из Ривер-Бенда, он пригласил нескольких белых, и они перевезли меня на адскую хлопковую плантацию, принадлежавшую его брату. Она находилась недалеко от Колумбии, и я провела там семь самых долгих во всей истории человечества месяцев, стирая на работе до крови пальцы. Те дни и ночи походили на теплую черную патоку, и к ним прилипала всякая гадость.

Я проработала там первые три недели сбора урожая, до самого сентября. От меня воняло, как от скунса, и я была, как сумасшедшая, потому что мама умерла, а папа исчез. А сбор хлопка подавляет дух даже сильнее, чем калечит спину.

Я узнала, что печаль может быть такой сильной, что завладевает тобой сильнее, чем хозяин.

Мастер Эдвард увез меня туда, потому что думал — папа переждет пару месяцев, пока все успокоится, а потом проберется в Ривер-Бенд и заберет меня.

Думаю, я до конца не понимала, что перевод меня на эту плантацию означал полное крушение папиных планов, при условии, конечно, что он был жив и что у него эти планы имелись. Я-то была уверена, что папа выяснит, где нахожусь, когда вернется в Ривер-Бенд и порасспрашивает рабов. Но я недооценила злобность натуры Эдварда. Он превзошел самого себя. Он собрал всех домашних и полевых рабов и скорбным голосом сообщил им, что меня пришлось срочно отвезти из Большого Дома в больницу в Чарльстоне, потому что у меня была ужасная лихорадка. Через три дня волнений и тревоги, от которой все хмурили брови, а Лили держалась за бронзовый крест на своей груди, словно моя жизнь была спрятана в нем, Эдвард нацепил на лицо самое скорбное выражение, какое только мог, и заявил, что я умерла от малярии.