Кирилл Кириллов - Афанасий Никитин. Время сильных людей

Купец прыгнул двумя ногами вперед и попал обезьянцу прямо в грудь. Того снесло, будто ветром. Извернувшись в воздухе, купец приземлился на четвереньки. Не вставая, преодолел отделяющее его от решетки расстояние. Взялся за замок, приналег. Тот не поддался. Тогда Афанасий подобрал копье стражника и вставил под дужку. Замок выдержал, но одно ушко со скрипом вылезло из деревянной рамы, на которой крепилась решетка.

— Вылезайте, вылезайте! — закричал купец на местном наречии, поднимая решетку. — Бегите к ручью. Там дыра в стене, через нее наружу и через реку по домам.

Давно проснувшихся от шума и грохота пленников упрашивать не пришлось — как черти из врат ада, выпрыгивали они на поверхность и растворялись в ночи. Некоторые бежали, некоторые еле шли, пошатываясь и расставив в стороны руки для равновесия. Афанасий и хотел бы сделать для них больше, да не мог. Теперь уж каждый сам за себя.

Внезапно на его горле сомкнулись железные пальцы. Афанасий схватился за волосатое запястье, попытался вывернуть его, но ничего не получилось. Пришедший в себя стражник был явно сильнее. Кузнец саданул локтем назад, метя в висок. Не попал. Лягнул ногой в свод стопы, но нога обезьянца, словно рука, перехватила его за лодыжку. Потеряв равновесие, Афанасий упал. Не отпуская, обезьянец прыгнул ему на спину, припечатав к земле и окончательно выбив дух, схватил за голову, потянул ее назад, до хруста в хребте. Купец закричал от боли, в глазах его потемнело. Перед глазами встала картина оторванной Хануманом головы. Господи, как больно!

В этот момент земля дрогнула. Дворец качнулся. Из всех его окон разом вырвались огненные языки. Башни закачались, как пьяные. Горячая взрывная волна огненной метлой прошлась по двору, поднимая в воздух тучи мусора. Подхватила Афанасия и обезьянца, оторвала от земли и швырнула на крепостную стену. Слепленная из соломы и глины, стена обрушилась. Вместе с дерущимися в воду полетели комья глины и обломки сырых древесных стволов. Пальцы обезьянца разжались.

Солнце медленно всходило над джунглями. Деревья шелестели листьями, стряхивая с них жемчужные капли росы. Сочные травы колыхались под прохладным ветерком. Цветы раскрывали соцветия навстречу теплу.

Афанасий очнулся. Перевернулся на спину. Отер глаза от налипшего ила. Выковырял из бороды ссохшиеся куски грязи, выплюнул набившуюся в рот тину. Опираясь на руки, сел.

Вгляделся в чистое небо. Осмотрел прибрежные кусты, подернутое легкой рябью зеркало озера и крепостную стену.

Некогда почти ровная, даже с заплатами и надстройками способная навести оторопь на любого, кто вздумает ее штурмовать, ныне она походила на щербатую челюсть завзятого кабацкого драчуна. Кое-где торчали редкие зубцы, а за ними виднелся дворец Ханумана, представлявший собой зрелище не менее жалкое.

Крыши над всеми башнями были вывернуты наружу силой взрыва. Поддерживающие их балки веером торчали в разные стороны. Двери вылетели из проемов. Стены были исполосованы зияющими трещинами. Казалось, сядь на него пичужка малая, и рассыплется дворец, как карточный домик. На месте пыточного подвала зияла огромная дыра с рваными краями. Будто завела хозяйка там крутое тесто, да забыла, и выперла изнутри квашня. Неужели один маленький мешочек с порохом мог такое наделать?

Содрогнувшись, он вспомнил катившуюся на него огненную волну, выворачивавшую из мостовой горячие камни, цепкие пальцы обезьянского стражника на собственном горле, обжигающую боль в легких и тщетные попытки выбраться на илистый берег. Хорошо еще хоть взрыв распугал на пару верст вокруг крупных зубастых тварей. А то, что мелочь на зуб попробовала его порты, так это сама виновата.

Да нет, тут посильнее нужно было что-то. Видать, все свои запасы хранил Хануман под дворцом, к себе поближе. Туда огонь добрался, вот и жахнуло. Да еще селитра, уголь и что там еще для изготовления пороха используют, помогли. Не повезло, короче, обезьянскому богу с присными.

И мастерские не уцелели? Ну да, вон рядом с дворцом только кострища да обгорелые столбы на месте навесов — Афанасий разглядел учиненный им разор. Закопченные печные трубы, покосившиеся механизмы. А вот и кузница со сгоревшими мехами. Значит, и зелье все могло там погореть? Господи!

Холодея, Афанасий схватился за пояс. Непромокаемые кисеты с зельем булатным и составными его частями были на месте. Он развязал один, заглянул. Первый не промок, зелье было сухо и рассыпчато. Второй тоже. В третий попало немного воды, сверху образовалась плотная корка. Купец расковырял ее пальцем, под ней был сухой рассыпчатый порошок. Возблагодарив Бога, Афанасий накрепко завязал все кисеты.

«Однако, как саднит-то все!» — думал тверич, поднимаясь на подгибающиеся ноги. Даже волосы, кажется, болят. И горло распухло. Каждый вдох обжигает, как глоток польской сивухи, а каждое сглатывание хуже болезни заразной, от которой горло воспаляется. Он потер саднящие отметины от пальцев обезьянца. Больно, конечно, да не так уж и страшно. Ран глубоких нет, а царапины и синяки не в счет. Мало ли их у него было за всю жизнь…

Теперь бы только встречи с обезьянцами избежать. Хотя тех, которые поглупее и на людей мало похожи, взрыв распугал так же, как тварей речных. Разбежались по лесу — с собаками не сыщешь. А те, кто на человека более похож, наверное, тоже подались куда от греха. Только все ли? Может, некоторые уже и на пепелище вернулись? Такие, если увидят, наверняка нападут. Отомстить захотят за собственные страхи и унижения. «Ну да то их беда», — весело подумал купец, сжимая и разжимая пудовые кулаки.

Спина его распрямилась, плечи развернулись. И даже потеря топорика не печалила. Ведь теперь он сам себе такой сковать может, да еще и лучше. Из булата настоящего. Кузнец он или кто?

С каждым шагом походка его становилась тверже, под опаленной бородой проступала улыбка. Мысли настраивались на радостный лад. Он возвращался домой. Да не просто так, а с добытым зельем, за которое деньги немалые получит. Да с молодой женой-красавицей. Пред его мысленным взором вновь появился светлый облик Лакшми.

Без всяких дурацких шапок, платков, ведер, пустых или полных, — не важно, без полупрозрачных платьев и тому подобной мишуры. Он манил ее, звал, обещая, что теперь все страхи позади, а впереди только светлое будущее и долгая жизнь.

Потихоньку сгустились сумерки. Птицы стали затихать в кронах. Шурша, исчезали в норках звери малые. Гады, что во множестве сновали поперек дороги, теперь спешили заползти в укромные места и утихомириться до утра.

Наступало время ночной жизни.

Где-то затявкали шакалы. Раздался в лесу рев, подобный трубному. Верно, слон отгонял соперника или вызывал его на бой. Несколько раз слышался низкий утробный рык, от которого неприятно вибрировал хребет и поднимались дыбом волосы на затылке. Афанасию говорили, так рычит тигр — зверь, на кошку огромную похожий. Рыжий и полосатый весь. Но доподлинно никто описать его не мог, ибо если кто видел истинного хозяина джунглей — это было последнее, что он видел. Однако окрыленному успехами и мечтаниями тверичу было плевать даже на тигра. Он возвращался к деревне. Звездная река, мерцающая меж крон деревьев, будто сама несла его к заветной цели.