Рихард Дюбель - Кодекс Люцифера

– Я слышала об этой старой легенде, – сказала женщина. – Книга, которую написал проклятый монах, одурачивший самого дьявола. Да такие истории рассказывают повсюду. Но я никогда не связывала ее с нашим краем, да и, честно говоря, ни разу не слышала, чтобы кто-то это делал.

Она указала здоровой рукой на безобразную груду порванной бумаги и пергамента, лежавшую в одном из углов церкви и потихоньку разлагавшуюся. Для Киприана эта ничтожная кучка распадающейся бумаги и расплывающихся букв из тускнеющей позолоты и покрывающегося плесенью индиго гораздо явственнее, чем сломанное распятие и заброшенный алтарь, говорила о том, что церковь и монастырь Подлажице мертвы. Андрей вздохнул.

– Если и была здесь какая-то книга, то вон там лежит то, что от нее осталось.

Киприан промолчал.

– И вот ради этого мой отец пошел на смерть, – сказал Андрей. – Чего ради? – Он посмотрел на Киприана. – И ваша миссия тоже закончилась ничем. А зачем я сюда пришел?

Киприан пожал плечами. Женщина переводила взгляд с одного юноши на другого.

– У незнания есть одно преимущество: оно дает возможность надеяться, – заметила она.

Андрей прищурился и уставился куда-то вдаль.

– Вот тут вы правы, – задумчиво согласился он. – Вот тут вы чертовски правы.

– Жизнь возвращается, любовь моя.

– Да.

– Ты только выгляни в окошко, посмотри, что произошло с деревьями за последние три дня. Теперь я понимаю, что люди имеют в виду, когда говорят, что на деревьях распустились почки. Это значит, что нужно следить за собой, чтобы не распустить руки! Ха-ха-ха!

– Да.

– Да ты выгляни наружу – там так чудесно! Наконец-то пришла весна.

– В Вене она уже давно бы пришла.

Себастьян Вилфинг повернулся к своей будущей теще, стоявшей в дверях.

– Вы совершенно правы, матушка. Но разве некоторые вещи не становятся еще прекраснее оттого, что их долго ждешь? Как ты считаешь, Агнесс?

– Да.

Девушка почувствовала растущее отчаяние в голосе своего жениха. Но оно не взволновало ее, точно так же как не беспокоили ее и волны антипатии, буквально излучаемые ее матерью, которые она прекрасно чувствовала, несмотря На разделявшее их большое расстояние и тот факт, что она сидела спиной к двери. Ничто не могло пробиться в глубины отвращения, на дне которого покоилось тело Агнесс Вигант, пожираемое живущими там чудовищами: самоуничижением, раскаянием и осознанием того, что будущее для нее потеряно.

– Взять, к примеру, наше бракосочетание. Всю зиму мы прождали, и вот наконец-то через пять недель уже Пасха…

Голос Себастьяна Вилфинга все сильнее походил на голос его отца. Она представила себе, как на вопрос священника: «Берешь ли ты, Себастьян Вилфинг, присутствующую здесь Агнесс Вигант в свои законные жены, чтобы любить и почитать ее, пока смерть не разлучит вас?» он отвечает: «Ай-и-и-и!» Ее чуть не стошнило.

– Ну выгляни же на улицу, посмотри, каким прекрасным снова стал мир! – умоляюще произнес Себастьян Вилфинг и закашлялся.

Она отвергла Киприана. Он приехал к ней из самой Вены, а она, не успев встретить его, уже забросала упреками. Нет, не совсем так. Не успев встретить его, она бросилась к нему на мороз в одной рубашке. Но затем он заговорил о своем дяде и задании, которое он сначала должен уладить, и лишь потом… Крошечный огонек гнева согревал ее тело, лежавшее в могильном холоде в глубине души, но чем дальше, тем слабее горел этот огонек и уже мог лишь вызвать слезы, которые Агнесс каждый раз сдерживала. Сколько времени прошло с тех пор, как она выскочила из экипажа Киприана? Неделя? И он с той ночи ни разу не дал о себе знать, ни разу не попытался связаться с ее служанкой. «Оставь ее в покое, – услышала она голос своей матери. – Она даже не понимает, как крупно ей повезло, что ты, Себастьян, хочешь взять ее в жены, несмотря ни на что. Она тебя не заслуживает». Младший Вилфинг ответил: «Вы не должны так говорить, матушка. Я буду считать себя счастливцем, если Агнесс разрешит мне стать ковриком у ее ног». Агнесс уловила насмешку и фальшь в его голосе.

Что же ей остается делать?

Мужчина, которого она любит, предпочел ее любви какие-то непонятные обязательства перед своим дядей; и, даже если эти обязательства однажды не будут мешать их любви, остается еще тот факт, что Агнесс повела себя так, будто це любит его больше, и отвергла его. Очевидно, именно так он ее и понял. Иначе почему не дает о себе знать?

Мужчину, за которого она должна выйти замуж и провести с ним всю свою жизнь, она не переносила. Что бы он ни испытывал к ней, все его чувства казались ей продажными, и даже если они были искренними, они все равно были испорчены отвращением, с которым она замечала их. Он организовал избиение Киприана, а когда оказался в дураках, то решил позаботиться с помощью своих друзей о том, чтобы Киприан сгнил в тюрьме. Что же он сотворит с ней, если она попытается перейти ему дорогу? Например, если откажет ему в первую брачную ночь? Станет ли бить ее, пока она не сдастся? Или и здесь призовет кого-нибудь на помощь? Отбросит ли в тот же день принужденную обходительность и достоинство, с которыми обращался с ней с момента их приезда в Прагу, и наутро потребует у своих тестя и тещи, чтобы они образумили свою дочь?

Она вздрогнула.

– Тебе холодно, любовь моя? Где эти бездельники? Пусть, черт побери, затопят камин!

Что она могла сделать? Устроить скандал в церкви во время венчания, ответив: «Не согласна!» на вопрос священника? Следствием такого поступка будет возвращение в родительский дом, пока отец с матерью не решатся наконец закрыть ее от остального мира в каком-нибудь монастыре. Одна тюрьма за другой плюс разбитое сердце ее отца.

«Ну почему ты отказался убежать вместе со мной, Киприан? – подумала она. – В тот день возле ворот Кэрнтнертор мы должны были просто взяться за руки и уехать из города, вместо того чтобы прислушиваться к здравому смыслу и откладывать побег на следующий день. И если бы в пути мы проголодались, то проголодались бы вместе Если бы нам не удалось нигде устроиться, мы бы по крайней мере знали, что пытались сделать это вместе. У нас вед ьбыл шанс, но мы им не воспользовались».

Что же ей было делать?

– Да, – сказала она и, почувствовав общее замешательство, обернулась.

Себастьян и ее мать обменялись многозначительными взглядами.

– Что ты спросил, Себастьян? – выдавила она из себя.

– Ничего, любовь моя.

Неожиданно Агнесс поняла, что может предпринять. Решение возникло внутри нее самой, более того, оно все время находилось у нее под носом, и только сейчас, когда в ней что-то сдвинулось, она сумела разглядеть его. Или оно появилось, когда она неожиданно вспомнила, как ее отец и оба Вилфинга разговаривали о новых сделках пару дней тому назад?