Рихард Дюбель - Кодекс Люцифера

– Успокойся, досточтимый отец, успокойся.

Выкрик аббата раздавался эхом не только в келье, но и в коридорах монастыря. Мысли Павла бешено носились по кругу. Его сердце заставило язык говорить прежде, чем это успел сделать разум.

– Я буду сопровождать тебя, досточтимый отец, – произнес он. – Это дело касается и Хранителей тоже.

Глаза аббата наполнились слезами. Павел опустился на колени и положил себе на голову ледяную руку главы монастыря. Он чувствовал, как дрожат пальцы на его макушке, и слышал горячее дыхание аббата Мартина, пытавшегося вернуть себе самообладание. Мысли в мозгу Павла по-прежнему носились по кругу, только теперь они кружили возле одного-единственного вопроса – что побудило брата Томаша вернуться в Браунау? Тот факт, что причиной не было приближение смертного часа и желание получить отпущение грехов, был так очевиден Павлу, будто его написали огненными буквами на внутренней части его черепа. Так зачем ты вернулся, брат Томаш? Зачем?

Увидев старика, лежащего на постели, приготовленной ему в одном из углов спальни, Павел понял: единственное, что еще держит душу этого человека на земле, – безумие. Томаш в свое время остался в Подлажице вместе с двумя другими братьями, когда старый аббат Браунау, Йоханнес, умер и его должность перешла к приору Мартину. Решение Мартина забрать библию дьявола с собой в Браунау вызвало долгие споры. Со времен той памятной резни он больше не считал, что в Подлажице она будет в безопасности. Тогдашний глава Хранителей попытался не подчиниться воле Мартина, но новый аббат не сдавался. В результате они перевезли тяжелый, обмотанный цепями сундук на двух ослах. Дорога оказалась сущим кошмаром. Они надели на ослов упряжь, соединили ее двумя длинными коромыслами и прикрепили сундук к этим коромыслам так, что ослы шли друг за другом, а между ними висел сундук. Передний осел почти бежал, будто отчаянно пытаясь удрать от того, что висело за его крупом, в то время как осел, шедший сзади, упирался всеми копытами в землю и топорщил шкуру, когда ему приходилось тащиться за сундуком. Они взнуздали переднего осла и тянули его назад, пока его плечи – там, где в них впивалась упряжь, – не покрылись ранами; а второго осла они подгоняли хлыстом, пока его бока не покрылись рубцами. Павел разглядел панический ужас в глазах животных и весь сжался но промолчал. В результате выход из ситуации нашел Бука, произнесший пространную речь, в которой не было ни единого целого слова и которую на самом деле никто не понял Он встал между коромыслами, сразу за сундуком, перед мордой второго осла, повернулся к животному и стал его гладить Павел последовал его примеру и встал перед сундуком позади первого осла. Могучее тело Буки скрыло от глаз второго осла его страшный груз, и, хотя тощее тело Павла не могло закрыть сундук полностью, первый осел тоже успокоился, как только Павел отгородил его от ужасной ноши. И вот так они продолжали путь. Бука почти все время шел спиной вперед. Они ни разу не остановились, даже на ночлег.

Когда два дня спустя они прибыли в Браунау, как-то стало ясно, что именно благодаря Павлу и Буке удалось доставить сундук к месту назначения. Они остановились только в Нижнем городе, прямо под отвесными стенами монастыря, распрягли ослов, поскольку те, похоже, предпочли бы умереть, чем сделать еще хоть один шаг, и вдвоем потащили сундук по протоптанной дорожке, ведущей наверх, в город, по глубокому естественному рву между садами и главными зданиями монастыря, проходящему под деревянным мостом у центральных ворот. Аббат Мартин заставил их подождать снаружи, а сам вошел внутрь. Когда он снова вышел к ним, участок возле входа показался им безлюдным, будто вымершим. Следуя инструкции Мартина, они спустили сундук по ступеням и оказались в подземном коридоре под монастырем. С тех пор они ничего не слышали ни о Подлажице, ни о братьях, оставшихся там. Для них как будто окончилась целая эпоха. Со временем Павлу стадо ясно, что для аббата Мартина эта эпоха никогда не заканчивалась; воспоминания о Подлажице бередили ему душу и вскрывали эту рану, которая гнила и никак не хотела отмирать.

Глаза Томаша были открыты, и он пристально смотрел на аббата, будто не замечая столпившихся у его одра братьев.

– Отошли их, преподобный отец, – приказал он, даже не поздоровавшись.

Его голос напоминал шелест сухой травы на ветру. Среди братьев пронесся потрясенный говор. Они видели достаточно умирающих, чтобы понимать, каково состояние Томаша, и потому, следуя правилам монастыря, равно как и обычному человеколюбию, собрались здесь, дабы проводить его в последний путь.

– Делайте, как он сказал, братья, – тихо произнес аббат Мартин.

Монахи с выражением оскорбленной добродетели на лицах прошествовали к выходу. Есть вещи, которые вызывают возмущение даже тогда, когда у стен скапливаются горы умерших от чумы. Павел остался стоять невдалеке. Взгляд Томаша упал на него.

– И эту насмешку над святым Бенедиктом тоже, – прошептал Томаш, указывая на Павла.

У того вся кровь отхлынула от лица.

– Брат Павел останется, – твердо заявил аббат Мартин; ему казалось, что голос его прозвучал решительно, но на самом деле он походил на всхлип.

– Он и подобные ему согрешили, – начал было Томаш, но приступ кашля не дал ему закончить.

Откашлявшись, он снова откинулся на своем одре, где и остался лежать, широко распахнув глаза и рот и не подавая признаков жизни. Не веря собственным глазам, Павел сделал шаг вперед, чтобы убедиться в смерти старика. Аббат Мартин склонился над ложем.

Рука Томаша метнулась вверх и вцепилась в капюшон аббата. Мартин задохнулся от неожиданности. Старик рванул его к себе. Павел ринулся к ним, чтобы освободить своего аббата из хватки умирающего, но затем услышал шелестящий шепот: «Confetiordei…»

– Облегчи душу свою, брат мой, – нетвердым голосом предложил аббат Мартин.

– Подлажице больше нет, – сказал старик. Аббат Mapтин наклонился к нему, почти касаясь ухом его губ, чтобы разобрать тихие слова умирающего. Однако в мозгу Павла каждое слово звучало, как крик. – Я был последним. Те, кто остается там, еще не умерли, но уже мертвы.

Плечи Павла поникли. Жалость, которую он испытывал к аббату, неожиданно распространилась и на Томаша. Старика уже ничто не могло утешить. Он выдержал невероятное путешествие из Подлажице, чтобы отойти в смерть, облегчив душу, но разум нанес ему сокрушительный удар. Если это была одна из излюбленных шуток Господа, то у Него извращенное чувство юмора. Беспомощный взгляд аббата наткнулся на него.

– Я оставил их, – прошептал Томаш. – Они рассчитывали на меня, а я их оставил.

– Господь простит тебя, – пробормотал аббат. – Ты ушел, чтобы подготовить свою душу к вечности. Это святой долг каждого…