Джайлс Кристиан - Кровавый глаз

Погружаясь в ее лоно, я ощущал в душе грязь, чувствовал себя хуже самого мерзкого дикого зверя. Но все же отвращение к самому себе, стыд, жгущий сердце, не остановили меня, а наоборот — завели, ослепили, скрыли слезы, залившие лицо бедной девчонки. Закончив, я перекатился на грязную землю и провалился в пустоту. Усталость и ненависть к себе вцепились в меня, увлекли вниз, в зловещую черную пропасть сатаны.

Я бессильно отдался им, а когда очнулся, девушка по-прежнему лежала рядом и дрожала в темноте. Ночь разрывалась пронзительными криками других женщин. Какое-то время мы сидели молча, затем я взял девушку за руку. Возможно, ей было страшно, она боялась меня, но обвила мои пальцы своими. Я не забыл Алвунну из Эбботсенда, с которой один раз лежал в поле, но не смог вспомнить ее лицо. У меня перед глазами стоял образ Кинетрит.

Когда шум в крепости немного утих, я угостил черноволосую девушку копченой ветчиной и сыром, а затем повел в темноту, прочь от Карн-Диффрина. Как только крепость скрылась из вида, я сказал девушке, чтобы она уходила, но она меня не поняла, а может быть, ей было просто некуда идти. Поэтому я достал три серебряные монеты, отобранные у убитого валлийца, и вложил их в ее руку. Я повернулся к ней спиной и не слышал, как она ушла. Через какое-то время я оглянулся, но ее уже не было.

В конце концов, когда норвежцы сполна насладились ими, Сигурд отпустил женщин в ночь. Я гадал, в чрева скольких валлиек упало семя скандинавов. У меня мелькнула мысль, даст ли росток то, что я сам оставил в теле черноволосой девушки. Мне стало плохо от одного лишь воспоминания о том, что я сделал. К тому же рана на голени жгла огнем, хотя и недостаточно сильно для того, чтобы заставить меня забыть о девушке.

Асгот смазал порез отваром трав, затем туго перевязал его полоской грубой ткани, оторванной от платья. Когда он закончил, я остался один в темноте и начал вглядываться в темные холмы. Не появятся ли на них факелы валлийцев? Еще мне было страшно, потому что я не знал, кем стал.

Мы сожгли тела трех норвежцев и двух уэссексцев, погибших от рук валлийцев в последнем бою, а затем вместе с шестерыми оставшимися в живых людьми олдермена перенесли Веохстана в крепость, частокол которой практически не пострадал от огня. Там, в свете догорающих пожаров, мы стали искать еду и эль и в избытке нашли все, что хотели. Победители обожрались свининой и говядиной, а потом повалились на землю рядом с потухшими кострами. Наши бороды был мокрыми от эля, а уши наполнены песнями.

— Будь он язычник или христианин, но воин по-настоящему счастлив только тогда, когда опорожнит свои яйца и наполнит желудок элем! — орал Пенда.

Его слова натыкались друг на друга, а веки смыкались от хмельной тяжести. По крайней мере на несколько часов англичанин забыл о товарищах, павших в бою.

Наверное, Сигурд приказал кому-то дежурить в ночном карауле, но если он так и поступил, то я ничего об этом не знал. Валлийцев нигде не было видно. По-моему, никто из нас не верил в то, что они придут, пока тлеют развалины крепости Карн-Диффрин. Кстати, если души погибших здешних жителей все еще оставались бы среди нас, глухие к зову загробной жизни, то они решили бы, что их убийцы тоже умерли. Таким жестоким было бесчувствие, сразившее нас. Уставшие и пьяные, мы наслаждались тем, что в кои-то веки нас окружали прочные деревянные стены, обеспечивавшие защиту в этой враждебной стране.

На рассвете Веохстан пришел в себя и подкрепился теплой, но высохшей кашей, горшок с которой Пенда нашел в одном из валлийских очагов. Юноше пришлось многое вытерпеть, но теперь он был в безопасности. Скоро его ждало воссоединение с отцом. Мы же должны были подняться на корабли. Я представил себе, как «Змей» и «Лосиный фьорд» низко осядут в воду. Их трюмы заполнит английское серебро, ветер расправит прямоугольные паруса и понесет нас через море.

Мне странно было видеть, как норвежцы и англичане делили добро, награбленное у побежденного врага. В ту ночь я узнал, что иногда насилие и кровопролитие объединяют людей, куют невидимые узы. В жутком кровавом хаосе эти люди забыли о том, что их разделяло, отбросили оковы разной веры и шагнули навстречу друг другу.

Ха! Быть может, сейчас я говорю слова, которых тогда и в помине не было у меня на языке и даже в мыслях. В те времена я был молод, тщеславен и ослеплен кровью. Но разве старики, умудренные опытом, сплошь и рядом не вонзают копье истины, пришедшей с годами, в самое сердце своих воспоминаний? Разве я в далекой юности был одинок в своем желании знать то, что мне известно сейчас?

Мы проснулись среди тлеющих развалин укрепленного поселения Карн-Диффрин, сжимая раскалывающиеся головы и растирая глаза, слезящиеся от дыма.

— Как твоя нога, Ворон? — спросил Сигурд.

Он выглядел уставшим, в морщинки вокруг глаз набилась черная копоть.

— Через день-два все будет в полном порядке, — ответил я, откашлялся, сплюнул слюну, пропитанную сажей, и натянул штаны после продолжительного утреннего отправления малой нужды.

Сигурд провел рукой по волосам и подставил лицо взошедшему солнцу. Он наслаждался теплом, согревающим опущенные веки.

— Знаешь, меня всегда очень беспокоит, как жизнь может продолжаться своим чередом, словно ничего не произошло, — сказал ярл, открыв глаза при резком грохоте обвалившейся обугленной балки.

Я вопросительно посмотрел на него, не желая прерывать ход мыслей.

— Скольких людей мы вчера отправили в иной мир? — спросил Сигурд.

— Не знаю, господин, — ответил я. — Многих.

Он кивнул и заявил:

— Оглянись вокруг, Ворон. Птицы по-прежнему поют, а собаки так же мочатся на деревья. Даже женщины, которых мы обесчестили вчера, возможно, умывают лица и надевают броши. Они начинают новый день, забывая вчерашний. Если могут.

Я подумал о черноволосой девушке, о том, что сделал с ней прошлой ночью. От этого воспоминания у меня по спине пробежала дрожь. Оставалось надеяться, что Сигурд не заметит мой стыд.

— Мир сильнее любого из нас, господин. Жизнь продолжается, — сказал я, вспоминая то, что когда-то по-своему выразил мне старик Эльхстан. — Так было всегда.

— Да, это так, — согласился Сигурд и повернулся ко мне. — Вот почему мы должны свершить великие дела. Я имею в виду не только пролитую кровь. Клянусь всеми богами, есть нечто куда более великое, чем убийство врагов. Нет, мы должны стремиться к тому, что недостижимо для большинства людей. Лишь совершив то, что кажется невозможным, мы добьемся того, что наши имена останутся в памяти. О наших подвигах будут петь у очагов даже тогда, когда мы давно уже покинем этот мир. — Он положил руку мне на плечо. — Я вижу в тебе что-то. Пока не могу это объяснить, но чувствую, что мы с тобой крепко связаны.