Энтони О'Нил - Империя Вечности

Будущий император поморщился, услышав столь безыскусную проповедь, какую и сам сочинил бы во дни своей неиспорченной юности.

— Так вот в чем ваша цель? Поучать меня, будто школьный директор?

— Помогать вам советом, как святой.

— Но кто же вы? Иисус Христос?

«Красный человек» налил себе в кружку вина.

— Полагаете? — прошептал он, не отводя взгляда.

А потом они медленно плыли по улице, и Наполеон, как никогда, терзался от полной неразберихи в мыслях и чувствах, когда мимо прошел мужчина с черной угольной тачкой и, очевидно приняв обоих за гуляк с карнавала, воскликнул:

— Отличный костюмчик, месье! Вы же вылитый новый император!

Силясь хоть немного сосредоточить взгляд, Бонапарт развернулся, чтобы выкрикнуть:

— Я и есть ваш новый император!

Угольщик озадаченно перевел глаза на фигуру в красном; пророк развел руками, словно желая сказать: «Я здесь ни при чем, мало ли что на уме у этого чудака».

Несколько часов спустя, на излете последних мгновений жизни простого смертного, Наполеон был затянут в изящный бархатный мундир с кружевами и пряжками, разодет в горностаевые меха и страусовые перья и мчался в ослепительной карете из золота и стекла по пышно украшенным улицам Парижа навстречу огромному, будто изъеденная ветром гора, собору Нотр-Дам. Здесь Бонапарт принял мантию, сплошь расшитую пчелами, и царственным шагом прошествовал мимо хоров, мимо выстроившихся сановников, мимо оркестра, для которого специально была написана музыка, под взмывшими ввысь балдахинами (на их пурпурных складках роились тысячи позолоченных пчелок) и вдоль по длинному проходу к роскошно задрапированному, сияющему свечами алтарю. Здесь, преклонив колени на бархатном коврике, он был согласно обряду помазан Папой Римским Пием VI, и здесь же, дерзко бросая вызов общественному мнению, собственноручно возложил на свою голову золотой лавровый венец — после чего торжественно короновал готовую прослезиться Жозефину — и сделался единовластным правителем империи, во владениях которой (во времена расцвета) проживало восемьдесят миллионов человек.

«Когда-то я был ничем, но сумел подняться и стал могущественнейшим фараоном в мире, — думал Наполеон, повернувшись от алтаря под гром воспрянувших аккордов. — Недурно для низкорослого лысеющего корсиканца с маленьким пенисом».

И лишь одно не давало ему в полной мере насладиться минутой триумфа. Все началось еще в соборе, где Бонапарту беспрестанно мерещился «красный человек», притаившийся под сводами подобно соколу, устроившемуся на жердочке, и неодобрительно взирающий на него с высоты. Дальше — больше: на обратном пути, выглядывая из окна императорского экипажа, Наполеон видел не пажей с горящими факелами, не музыкантов и не восхищенные толпы зевак, а багровые одеяния пророка, то мелькавшие в просветах между домами, то трепещущие среди цветочных клумб, то отраженные в окнах. За ужином одержимость достигла высшей точки: мистик осуждающе смотрел на императора из глубины серебряных тарелок, из пламени свечей и рыбьих голов… даже из яркой клубники, что украшала нелепый десерт. Бонапарт и на этот раз почти не уделял внимания потрясенной сегодняшними событиями Жозефине — а ведь они нарочно остались ужинать наедине. Залпом допив свой бокал, он отбросил салфетку, ополоснул руки и немедленно отправился выяснять причину своего наваждения. Первым делом Наполеон чуть ли не с лупой изучил записи, занесенные минувшим вечером в дворцовый журнал, но не нашел ни единого незнакомого имени; потолковал с гренадерами у ворот и прочей охраной, однако никто не помнил человека в красных одеждах; справился у секретаря, проведшего целую ночь в комнате, расположенной под его кабинетом, — тоже безуспешно, после чего обратился к Рустаму, которого видел последним перед появлением пророка в маске, но юный мамелюк настаивал на том, что не слышал ни звука.

— Что, никаких чужих голосов?

— Только ваш собственный, господин.

Пораженный Бонапарт тщательно изучил панельную обшивку своего кабинета. Он поднимал бесценные египетские ковры; снимал со стен картины; ощупывал все, что хотя бы отдаленно напоминало секретный рычаг; простукивал пол; внимательно осматривал потолок, покрытый туманными изображениями аллегорий и знаков Зодиака. Потом опустился в кресло, обмяк и прислушался к суматохе собственных мыслей. И под конец, разумеется, вызвал Вивана Денона.

— Вы знаете дворец как никто другой. Скажите, в этих стенах есть потайные отсеки?

— Отсеки? — переспросил тот, прижимая ладонь к атласному жилету: он плотно поужинал на пиру после коронации и теперь мучился несварением. — Ну да… конечно же, сир. Мария-Антуанетта любила во время игры прятаться в секретных шкафах. Людовик Шестнадцатый хранил опасные для своей репутации бумаги в знаменитом armoire de fer. [62] Железном шкафу (фр.) К тому же, кто знает, какие нововведения появились при Екатерине Медичи, тем более при безумном Робеспьере?

— Ну а что насчет галерей? Потайных коридоров?

— Э-э-э… думаю, где-то должны быть.

— И они ведут в эту комнату?

— Сир, вы застали меня врасплох. То есть… это надо изучать… — На его лбу появились морщины. — Неужели кража?

Наполеон вздохнул.

— Прошлой ночью… прошлой ночью меня кое-кто навестил… — Он укоризненно посмотрел на Денона: — Вы понимаете, о ком речь, — и, не дождавшись ответа, пояснил: — «Красный человек».

Веки художника дрогнули.

— «Красный человек»…

— Верно. Помните? Полгода назад вы уверяли, будто бы он — плод моего воображения?

— Сир…

— Не отпирайтесь! Даже не вздумайте!

— Сир…

— Вы утверждали, что я его создал из собственных грез!

— Сир, я всего лишь назвал его порождением…

— Порождением чего?

— Вашей… усталости.

Наполеон усмехнулся.

— Значит, он — плод усталого воображения?

— Ну…

— А прошлая ночь? Может, вы снова заявите, что я переутомился?

— Сир… — пробормотал Денон и переступил с ноги на ногу. — Прошу вас, расскажите, что именно произошло прошлой ночью. Вдруг это нам поможет?

Бонапарт раздраженно потянул воздух носом.

— Я вошел сюда посмотреть на макет собора, когда… — Тут он запнулся, не желая признавать, что его одолела смертельная усталость. — Когда захотел присесть. Потом я открыл глаза — и пророк уже стоял в кабинете, почти на том же месте, где теперь стоите вы.

Денон обернулся через плечо на гобелен с изображением шейхов.

— Оставьте! Знаю, о чем вы сейчас подумали. Скажете, я не могу отличить живого человека от картинки на ковре?

— Нет, сир. Но вам неизвестно, как он проник в кабинет?

— Поэтому я и вызвал вас!

— А вы уверены, что это не был кто-нибудь из ваших братьев? Например, Луи? Он, кажется, любит рядиться призраком?