Энтони О'Нил - Империя Вечности

Лондон. Снял жилье в „Ориентал-клаб“, долгая прогулка по Гайд-парку.

Визит — Роберт Хей. Обед — жаркое из дичи, Леден-холл-ст.

Кофе, газеты, „Салон сигар“, пляж.

Воскресная служба в соб. Св. Павла, глазел на потолок.

Скачки в Эскоте, нюхал розы.

Примерка у портного, Уордор-ст.

Стрижка и бритье».

Если ранние записи, казалось, велись несколькими разными людьми, то вскорости львиная доля слежки очевидно легла на плечи самого Гамильтона.

«Встреча с У. Г. в „Ориентал-клаб“, представился как през. Кор. геогр. общ-ва, предложил свою помощь, познакомил с издателями».

Похоже, Гамильтон намеревался исподволь войти в доверие к археологу, стать ему, насколько это возможно, полезным, показать себя самым что ни на есть приятным, непритязательным и достойным доверия человеком — из тех, перед кем даже очень разборчивый джентльмен не преминет раскрыть и самые большие секреты, поэтому ни разу не заговаривал о Египте — по крайней мере первое время.

«Г. У. толкует в основном о Лондоне. В ужасе от кислотных туманов, любопытен к локомотивам. С трудом ест пудинг. Сетует на местные сочетания красок. „В Египте даже неискушенный человек проявляет куда больше вкуса“. Носит очки со стеклами, окрашенными хной. Говорит, через них район Сохо напоминает Восточный Каир».

Любые, даже незначительные на первый взгляд мелочи отмечались в записях буквально с математической точностью, чтобы потом подвергнуться исследованию подобно некоему коду, который со временем предстояло расшифровать. Один лишь период с тысяча восемьсот тридцать пятого года по тысяча восемьсот тридцать седьмой занял добрых три папки.

Однако к началу тридцать девятого понемногу стало ясно: завидное терпение Гамильтона иссякает.

«Опять говорил с У. о чудесах Е., предложил редактировать его путевые журналы, ссылаясь на свой богатый опыт».

Возможно, он перегнул палку. Или, напротив, недостаточно старался. Так или иначе, Уилкинсон, сохраняя свою обычную любезность, не позволял себе в разговоре никаких замечаний о Египте, кроме избитых истин, известных любому путешественнику.

«У. сказал, что с близкого расстояния пирамиды выглядят особенно огромными».

«У. говорит, что вода из Нила пригодна для питья и очень освежает».

«У. рассуждал о целебных свойствах пустынного воздуха…»

Единственным исключением стало странное имя «Неопатра», мелькнувшее однажды в подслушанной беседе с Орландо Феликсом, потом еще раз — в приватной беседе с Эдвардом Лейном и, наконец, — в перехваченном письме к французскому минералогу Фредерику Кальо: «Как я понимаю, вы знаете Неопатру, леди, которую я полюбил больше всех, да и М. Денон, по-моему, тоже».

Гамильтон отметил это имя на полях как принадлежащее не реальной особе, но, скорее всего, как закодированное упоминание копей Клеопатры; впрочем, в последнем он был не слишком уверен. Дальнейшие записи содержались в туго перевязанной папке под грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Не желая притрагиваться к подобным бумагам без разрешения, молодой человек спустился по лестнице и нашел старика сидящим перед старинными напольными часами, как подобало бы отцу, заждавшемуся своего сына.

— Там есть одна палка… — начал молодой человек.

— Разрешаю вам открывать их все, — кивнул Гамильтон.

Вернувшись в кабинет, Ринд со странным беспокойством развязал шнуровку и взломал восковую печать. Из папки хлынул поток документов, самых официальных, какие только ему доводилось видеть, составленных и написанных в высшей степени элегантно и на бумаге самого что ни на есть наилучшего качества. Еще бы, ведь они предназначались не для кого-нибудь, а для королевы Виктории.

Послания содержали дерзкий замысел — пробить защиту известного археолога в то время, когда он менее всего будет готов к атаке, испытать на прочность возведенную им крепостную стену. «Учитывая сложившиеся обстоятельства, — писал Гамильтон, — благородная цель оправдает любые средства». Как без труда убедился молодой читатель, план этот не имел недостатка в громких именах главных игроков.

«5 апреля. Говорил с Г. В. в кл. „Ат.“».

Сокращение «кл. „Ат.“», догадался Ринд, обозначало клуб «Атенеум» на Пэлл-Мэлл, известнейшее место собраний аристократов, членов парламента и знаменитых ученых — среди постоянных посетителей числился и сэр Гарднер. Да, но кто же скрывался под инициалами «Г. В.»?

«8 апреля. Встреча с Г. В. в Апс.-х. Обсуждали стратегию».

«Апс.-х.», сообразил шотландец, это Апсли-хаус, овеянный легендами особняк на Гайд-парк-корнер. Но тогда, вдруг осенило молодого человека, загадочный «Г. В.» был не кем иным, как его прославленным обитателем, герцогом Веллингтоном, героем Ватерлоо, «величайшим мужем страны», по словам королевы Виктории.

Даже теперь, два года спустя после смерти героя, Ринд ощутил благоговейный трепет. А как иначе? Величайший бритт эпохи, герой, герцог осуществил самую блестящую военную победу своего времени. После той великой битвы он был окружен почетом, славой и горячим признанием всей империи — и даже, правда недолго, премьер-министром. В его честь называли фасоны шляп, таверны, улицы, площади, горы, города и, представьте себе, полость внутри Великой пирамиды.

Оправившись от первого изумления, Ринд смекнул, что участие герцога в этой истории вполне закономерно. В конце концов, секреты чертога — пожалуй, единственная собственность Наполеона, ускользнувшая из рук знаменитого героя, который успел приобрести практически все остальное — поваров императора, его возлюбленных, его клинки, знамена, портреты, скульптуры, обувь и походную кровать (на ней он провел немало ночей); подобно драконоубийце, превозносящему величие поверженного чудовища, он с выгодой для себя наживался на легенде о тайне Бонапарта, стараясь приукрасить ее при любой возможности. Было бы странно, если бы герцог не пожелал узнать самую сокровенную тайну своего дракона — возможно, источник его волшебной силы — или остановился бы в достижении «благородной цели».

«20 апр. Г. В. приглашает У. в Апс.-х.».

«27 апр. У. официально принят».

А вот это, подумал Ринд, был очень тонкий ход со стороны Гамильтона. Польщенный честью, Уилкинсон вряд ли бы заподозрил подвох. И хотя он легко расстраивал замыслы Гамильтона и ему подобных, но как устоять перед человеком, победившим Наполеона?

«2 мая, 19.00. У. приехал в Апс.-х.».

Последовавший затем разговор был подробно записан рукой герцога, весьма многословного в своих посланиях, на десяти страницах цветистой прозы.

«Он находился в довольно солнечном расположении духа, сравнимом по яркости разве что с румянцем на его коже. Я лично встретил гостя у двери, помог раздеться; отпустил какую-то шутку; он ответил; мы немного пофехтовали остроумием, словно долгие годы только этим и занимались, покуда я не убедился, что мы едем в одной упряжке, иными словами, возглавляем один и тот же полк, а он не удостоверился в моей честной игре без всяких тайных мотивов. Я показал ему дом…»