Энтони О'Нил - Империя Вечности

— А если я поделюсь тем, что узнаю, с ее величеством? — спросил Ринд. — Останусь ли я членом вашего братства? Или вынужден буду молчать до скончания дней?

— Не хотелось бы путать вас еще сильнее, — промолвил сэр Гарднер в наступающей тьме, — но, дорогой мой Алекс, думаю, вы сами убедитесь: одно другому не мешает.

По дороге на Йорк-стрит они остановились перед безупречно вымытой витриной магазина гравюр и эстампов якобы с целью полюбоваться египетскими литографиями Давида Робертса [74] Робертс, Давид (1796–1864) — выдающийся английский живописец архитектурных памятников. Изображения Испании и Египта, изданные им в 1835–1839 гг. в виде альбомов, были встречены публикой с чрезвычайным интересом. — «Карнакский двор» и «Медник на восточном базаре», а в действительности — чтобы понаблюдать за преследующим их соглядатаем.

— Видите? — сказал археолог, указывая на отражение в стекле.

Прищурившись, Ринд различил под газовым фонарем силуэт человека, одетого как моряк и не спускающего глаз с обоих собеседников, и вдруг заметил:

— А мне его почему-то жалко.

— С чего бы?

— Как же… Столько усилий, и все впустую.

— Умылся, причесался, а гости возьми да и не приди? — усмехнулся сэр Гарднер и тронулся дальше. — Жалость к преследователю — одно из редчайших достоинств. Алекс, мой мальчик, вы сами — сокровище, каких не сыскать в Египте. Почти не сыскать.

Знойным августом тысяча восемьсот пятьдесят пятого года королева Виктория решила нанести ответный визит Наполеону Третьему, посетившему ее три месяца тому назад.

Венценосную особу встречал роскошно украшенный Париж. Из резиденции, где остановилась королева, ее с эскортом препроводили на торжественное представление в «Опера Франсез», в собор Нотр-Дам, затем в Лувр и, самое примечательное, в часовню Святого Джерома Дома инвалидов, где под пурпурным бархатом и золотыми пчелами был выставлен гроб Наполеона, извлеченный из могилы на острове Святой Елены в тысяча восемьсот сороковом году. Здесь, после долгого торжественного молчания, Виктория опустила руку на плечо своего наследника, принца Уэльского, и приказала ему «преклонить колени перед великим Наполеоном». В этот самый миг, если верить надежным источникам, за окном зашипела и разорвалась шаровая молния, наполнив священные стены сиянием и заставив каменный свод содрогнуться от грома.

— Но именно во дворце Тюильри, где в настоящее время ведется серьезная реставрация, — рассказывал Гамильтон Ринду, — ее величество ждал наиболее любопытный сюрприз. Понимаете, во время строительных работ на чердаке среди прочих исторических предметов вроде государственных бумаг были обнаружены: золотая табакерка, багровый плащ и серебряная маска; новый император назвал находку «одеждами „красного человека“», в которые самолично облачился тем же вечером на костюмированном балу.

— L'Homme Rouge? Он так и сказал?

— Император признался, что взял их из сундука с другими масками, так что происхождение теперь уже трудно установить, однако ее величество легко поверила предъявленным доказательствам, поскольку она уже знакома с легендой о «красном человеке»… Кстати, юноша, сэр Гарднер упоминал о нем?

Не привыкший врать, Ринд решил обойтись полуправдой.

— Он только сказал, что стены Египта полнятся «красными людьми».

— Еще один невнятный намек. Может быть, он соблаговолил объяснить вам, где скрыт чертог?

— Разве что в невнятных намеках, — выдавил шотландец.

— Сэр Гарднер не давал вам каких-либо особенных указаний насчет маршрута?

— Он только велел как можно тщательнее следовать по пути Денона.

— А копи Клеопатры? Что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Имена, адреса в Каире? Хоть что-то?

— Ничего, — честно ответил Ринд.

Гамильтон призадумался.

— Да, это так на него похоже. Не удивлюсь, если вы получите указания, уже поднимаясь на борт парохода. На этот случай надо будет придумать способ связи перед самым отплытием.

— Конечно.

— А пока советую вам держать нос по ветру. Любое незначительное замечание может стать ключом к разгадке. Какая-нибудь невзначай предложенная книга — содержать секретные указания. «Знакомый» проводник или погонщик верблюдов — оказаться членом их треклятого братства. А то и «красным человеком».

— Буду иметь в виду, — заверил Ринд, не покривив душой.

Они обернулись на залитый предзакатным солнцем фасад музея, на сияющий во всем своем медном блеске купол читального зала. Около года здание провело в заточении, под чудовищной массой из арочных ферм и лесов; теперь, когда этот наружный скелет убрали, когда рабочие разошлись и неумолчный перестук остался в прошлом, музей чем-то напоминал дитя, только что родившееся на свет, с глазами, полными самых радужных надежд. Однако на Ринда, уже давно привыкшего к неуюту читальни, зрелище вдруг нагнало печальные мысли, едва ли не острую телесную боль разлуки. Увидит ли он когда-нибудь это место снова?.. На Гамильтона снизошло философское настроение.

— Как однажды сказал Бонапарт, все, что мы делаем на этом свете, скоро забудется, жить будет только имя, которое мы оставим истории. Вам выпала необычайная возможность прославиться и получить все заслуженные награды. Скажу как на духу: не всем, далеко не всем достается такая судьба. На это просто нельзя смотреть спокойно.

Ринд молча кивнул.

— Можете мне не верить, юноша, — проговорил Гамильтон сквозь зубы, — но я в восторге от вас и ваших достижений.

Шотландец издал неопределенный звук.

— Это правда, — не унимался собеседник, — истинная правда.

И, словно только что подумав об этом, прибавил:

— Кажется, здесь мы с сэром Гарднером очень похожи.

Ринд посмотрел на голубей, лениво кружащих над куполом.

— Рано или поздно, — продолжал Гамильтон, — он предложит вам вступить в братство.

— Что вы, он даже не намекал, — через силу солгал молодой человек.

— И тем не менее. — Старик смерил его многозначительным взглядом. — Это произойдет, не сейчас, так позже. Но я полагаюсь на вашу честь и порядочность. Вы — лучший из тех, на кого мог пасть мой выбор. Какие бы силы на вас ни давили, я верю, что вы устоите.

— Польщен доверием.

— В час искушений думайте о ее величестве. О Британской империи. А если ничто не поможет — вспоминайте меня. Мне осталось жить год, в лучшем случае, два. Но не могу же я сойти в могилу побежденным рукой сэра Гарднера и Денона. Не могу. Надеюсь, что вы меня не подведете.

В последнее время Гамильтон привык — по поводу и без повода — поминать близость собственной смерти, однако теперь, разглядывая его при печальном закатном свете, Ринд понял, что старик и впрямь похож на тонкую паутинку — точно так же, как иногда и он сам. Оказавшись буквально меж двух огней, не видя перед собой подлинно честного исхода и не утешая себя отговорками, молодой шотландец все же исхитрился придумать двусмысленный ответ: