Юрий Достовалов - Таежный гамбит

Идеология идеологией, но больше всего Суглобову хотелось жить, и никакая доктрина не могла осилить в нем жажду жизни. Дезертировав с фронта в шестнадцатом, он поначалу метался между двумя лагерями. Но когда в восемнадцатом большевики с завидной организованностью сплотились на борьбу, а в девятнадцатом-двадцатом одержали свои головокружительные победы, он понял, что с белыми покончено, и кинулся в другую крайность — предложил свои услуги красным. Визит к Мизинову в Чите был организован большевиками Забайкалья, а за то, что у Суглобова сорвалось, его едва не расстреляли. Ему удалось бежать, и он попробовал себя в повстанческом движении — примкнул к Глотову. Но сварить кашу русского анархизма тоже не удалось, и постепенно Суглобов проникался мыслью, что единственной силой, обладающей реальной властью, является большевизм в его самой радикальной, жесткой форме. Да, это была суровая иерархия, но Суглобову безумно хотелось жить, и следовало приспосабливаться. В какой-то момент с анархизмом было покончено, и бывший офицер превратился в самого настоящего обывателя. Потом понял, что большевики играют с ним, будто с мячиком. Шарахаться о стенки казалось ему унизительным, и тогда Суглобов и решил сыграть собственную партию. Он понимал, что Россия заблудилась, но продолжает упрямо тащиться по нехоженой дороге, не понимая, что эта дорога не приведет никуда.

«Да в конце концов черт с ней, с Россией! — гневался он. — Вместе с ее непредсказуемостью! Простите, меня, господа, но отныне я сам по себе, уже не обессудьте-с!» — неизвестно к кому обратился он сердцах.

Больше анархистов, даже больше самой жизни Суглобов любил власть и за такую власть — безраздельную, жесткую и беспощадную — готов был поступиться чем угодно, той же жизнью, если придется.

В Хабаровске он узнал, что его давний враг и причина многих его, Суглобова, несчастий высадил десант у Сихотэ-Алиня и имеет задачу прорываться на восток к атаману Камову. «Что там Камов, тьфу! — презрительно сплюнул Суглобов. — А вот Мизинов — этот поживучее будет, много еще нервов красным попортит!.. Нет, я не против того, чтобы красные умылись кровью, но и не желаю, чтобы это сделал Мизинов! Мне не удалось, а ему дозволено?! Не бывать!» — и Суглобов с остервенением топнул ногой, когда находился в небольшой скобяной лавке, где покупал оружейное масло для наганов. К нему тут же подлетел мальчонка: «Что-то не так, ваше благородие? Чего желаете-с?» Суглобов, яростно дыша, вышел из магазина с твердым намерением встретиться с Мизиновым и во что бы то ни стало спутать ему все карты. «Пусть даже это стоило мне целой жизни!» — накрепко решил он тогда для себя.

Потолкался на вокзале среди солдат и офицеров, отправлявшихся на фронт под Волочаевку, записался добровольцем в один из батальонов, сказавшись хабаровским учителем. Его определили писарем в штаб части, поставили на довольствие, выдали китель и офицерскую шинель с погонами прапорщика и отправили в тесном вагоне на восток.

В пути он познакомился с капитаном Мирским, ротным командиром его полка, и разговорился с ним, открыв в нем интересного человека, умного и совестливого. Нет, про анархию он больше ни с кем и словом не обмолвился. Больше присматривался к Мирскому, входил в доверие. А когда полк выгрузили под Волочаевкой и дали отдохнуть немного перед выступлением на позиции, холодной ночью отозвал за какой-то надобностью Мирского за пакгауз и, выхватив из его ножен острую офицерскую шашку, грамотно, без лишнего шума перерезал ему горло. Ошеломленный Мирский даже вскрикнуть не успел. Кровь заплескала из его горла резкими толчками, а сам капитан, дико глядя на Суглобова еще открытыми глазами, бесшумно упал на занесенный снегом дощатый пол пакгауза. Суглобов снял с покойника портупею, перепоясался ею, сбоку навесил планшет, шашку, кобуру, содрал капитанские погоны, нашарил за пазухой документы и скрылся в темноте. Лошадь красть не пришлось. Просто зашел с недовольным лицом в конюшню и бросил:

— Где хороший конь? Срочный пакет генералу Молчанову, — и похлопал по планшету.

Растерявшийся солдат-конюх, из простых мужиков, сразу показал ему на стройную лошадь:

— Вот эта, ваше благородие, самая скорая будет-с!

Суглобов взнуздал кобылу, вскочил в седло и подался на север, где, как он предполагал, должны были находиться части генерал-майора Мизинова. Чутье зверя, преследующего добычу, не подводило его и в этот раз. По пути он нашил на шинель погоны убитого капитана Мирского.

Радость встречи Острецова и Струда была недолгой. Едва командиры рассказали друг другу о последних боях, как совсем недалеко на востоке, верстах в двух от палатки Острецова, разбитой им на выходе из ущелья, где погиб Белявский, послышалась артиллерийская канонада. Командиры замолчали, обернувшись на залпы и напряженно всматриваясь в белое марево на горизонте. Там, впрочем, ничего не было видно, только далекая замерзшая Амгунь матово блестела в сгущающихся сумерках.

Острецов обернулся к Струду:

— Чует мое сердце неладное, Илмар Гунарович…

— Думаете, отряд Мизинова? — насторожился Струд.

— Все может быть, — кивнул Острецов. — Я ведь знал, что они и без Мизинова продолжат наступать, такая уж это порода, офицерская, — странно, но последнее слово он произнес без тени презрения, наоборот, как показалось Струду, с некоторым даже пиететом.

— Так чего же мы стоим?

— Ты прав, — Острецов хлопнул его по плечу и зычно гаркнул:

— Усилить караулы!

Бойцы задвигались, спешно, но без суеты залегали между камней, разворачивали на восток пулеметы.

— Николай Викторович, Аркадий! — позвал Острецов комиссара и начальника штаба. Те подбежали.

— Похоже, мизиновцы поперли, — не глядя в глаза Неклюеву, сказал Острецов. — А у нас патронов на один бой, пожалуй… Что предпримем?

— Так господа офицеры, поди-ка, тоже подустали по тайге-то бегать! — сверкнул карими глазами Пшеничный. — Патронов нет, значит, надо в штыки, под пение «Интернационала». Взыскать с паразитов за все — за гибель обоза, за товарищей павших…

— Мне думается… если вы позволите, конечно, — мягко оборвал комиссара Неклюев. — Сейчас не место и совсем не время втянуться в какую-нибудь безрассудную авантюру, Степан Сергеевич, — начальник штаба, в отличие от Острецова, смотрел командиру прямо в глаза. — Достаточно ограничиться блокадой противника, отойти на квартиры и пополнить запасы…

— И оставить белых хозяйничать здесь безнаказанно? — глаза Острецова злобно сверкнули на Неклюева.

— Поверьте мне, Степан Сергеевич, они уже не шибко-то похозяйничают, — возразил начальник штаба. — К тому же, я повторяю, крепко блокировать противника мобильными обсервационными группами, расположив их на удобных позициях. Таковых здесь немало, тот же Чекундинский склон в семидесяти верстах к югу. Уверяю вас, белые не рискнут в такие морозы наступать на юг, где полно наших войск! Да и с боеприпасами у них, я полагаю, не все гладко.