Юрий Достовалов - Таежный гамбит

Суглобов сидел перед Мизиновым на краешке низенькой лавки возле печи. Генерал расположился напротив, на тесаном табурете у стола с остатками ужина. Покормив гостя, Мизинов предложил ему поговорить откровенно. Был вечер, бойцы расположились на ночь по избам и конюшням, коротая остаток дня за стиркой, игрой в карты или разговорами о будущем. За ужином Суглобов стыдливо опускал в глаза в тарелку, жегся, торопливо хлебая горячий суп из миски, проглотил несколько кусков жареной лосятины, а от чая и вовсе отказался. Его голова потихоньку пришла в норму, зрение восстановилось, но он упорно не желал смотреть Мизинову в глаза, пряча взгляд в своих руках и коленях.

Мизинов попросил оставить их одних, даже за дверями не выставил часового. Странно, но он почему-то проникся к гостю не понятным ему самому расположением. Ему по сути было очень жаль этого заблудившегося человека, всю свою жизнь отдавшего химерическим идеям и авантюризму. И вот, похоже, этот человек и сам понимал, что его жизнь подошла к своему рубежу, и на что она потрачена?

— Вы очень изменились, — заговорил Мизинов. — Мы не виделись с вами с марта двадцатого, почти два года. С тех пор вы как-то посерьезнели, мне кажется. Или я не прав? — и он пытливо заглянул Суглобову в глаза.

— Вы позволите закурить? — вместо ответа проронил Суглобов.

— Да, конечно, извольте, — Мизинов протянул ему пачку папирос «Крем». Суглобов покосился краем глаза и ниже прочитал: «Не табак, а сливки. Четверть фунта сорок коп. Табачной фабрики А.Н. Шапошникова. С-Петербург. Продается везде».

— Не лучшие, однако, — скривился он, но пачку взял, вынул папиросу и прикурил, пустив дым себе под ноги.

— Ну, уж, как говорится, чем богаты, не обессудьте, — снисходительно пожал плечами Мизинов. — В походах да боях и эти хороши. Так, может быть, поговорим? Что вы все увиливаете от разговора?

— А и поговорим, пожалуй, — кивнул головой Суглобов. — У меня ведь нет другой возможности, кроме как языком молоть.

— Понимаю, — согласился Мизинов. — Других средств вы лишены. Той подводы, например, с частью наших боеприпасов. А то бы получился весьма убедительный разговор!

— Как вы в точку, однако, — огрызнулся Суглобов, но головы по-прежнему не поднял. — В план-то мой как деликатно влезли да распотрошили его, словно хирург ланцетом! А кто право давал? — он повысил было голос, но, вспомнив, где он, только слабо махнул рукой: — Впрочем, теперь все равно, я ведь ваш пленник…

— Напрасно вы так, штабс-капитан, — возразил Мизинов. — Я по-прежнему готов относиться к вам как к своему старому приятелю по окопам германской войны. Не кривя душой, скажу, что вы были хорошим офицером. Сожалею, что мы оказались по разные стороны линии фронта. Вы ведь тогда, в Чите, явились ко мне от имени красных, если мне память не изменяет?

— Не изменяет, — кивнул Суглобов. — У вас она всегда была превосходной. Узнать меня с такой бородой, грязного и нечесаного…

— Да, мне говорили, что я неплохой физиогномист. Однако мы уклонились от темы. Что же, вы и на сей раз от красных? Это сомнительно, ведь многие видели, как вы бежали от них тогда, в последнем нашем бою…

— Эту телегу я припасал для вас, господин генерал, — криво усмехнулся Суглобов и поднял, наконец, глаза на Мизинова. Генерал ожидал увидеть в них ненависть, а увидел лишь усталость и обреченность. — Сценарий мой воплотился, только, надо признаться, не тогда, когда я хотел. Я думал подобраться к вам поближе и рвануть эту телегу вместе с вами, с вашим штабом, с самим собой, в конце концов! — он умолк, задохнувшись, закашлялся и снова опустил голову в колени.

— Вы нездоровы? — участливо поинтересовался Мизинов.

— Пустяки, все равно…

— Скажите откровенно, за что вы меня ненавидите, за что преследуете все эти годы?

— Сперва я ненавидел вас за вашу удачливость, за вашу независимость, — твердо чеканя слова, спокойно заговорил Суглобов. — Потом, когда увидел, что вы не поддаетесь разного рода модным идеям, вроде моего анархизма, — он усмехнулся, — стал ненавидеть вас за оригинальность мыслей. Но втайне, боясь признаться даже себе, всегда завидовал вам. Как же снедала меня эта зависть! Как мучила! Она-то и стала мотивом того, что я поставил целью всей жизни преследовать вас, убить, если представится случай! А позже, когда узнал, что вы стали обладателем большой партии золотишка, просто захотел погреть руки. Один раз ведь живем, чего уж там… Красные, конечно, меня послали, но надеялся и себе урвать что-нибудь, не кривил я вам тогда душой. Не получилось… Когда попал в Хабаровск, услышал, что вы отправились в рейд по тылам красных. Понял, что золота, конечно, при вас уже нет. Тогда, решил я, разыщу его только для того, чтобы убить, отомстить за исковерканную жизнь!.. — он замолчал и закурил еще папиросу. — Но больше всего меня злило отсутствие в вас гордости…

— Напрасно, штабс-капитан, — прервал Мизинов. — Я всегда очень гордился славой нашего оружия, нашими победами и честью России.

— Тогда не так, неправильно выразился, простите. Отсутствием гордыни — это будет вернее.

— Это и вовсе смертный грех, — ответил Мизинов. — А грешить, простите, некогда было. Время-то какое, сами знаете.

— Неужели вы не понимаете, что вы обречены? — медленно проговорил Суглобов, глядя прямо в глаза Мизинову.

— Как-то не думал об этом. Просто выполнял свой долг, как понимал его, — спокойно парировал Мизинов. — Что касается обреченности, возможно, вы и правы. Но все-таки думаю, что наши жертвы будут не напрасны.

— В Христа поиграть желаете?

— Не святотатствуйте, штабс-капитан, — резко одернул его Мизинов. — Что касается Голгофы, то у каждого она своя, так или иначе. В зависимости от содеянного. Кто-то кончает в петле, кто-то жертвует собой, спасая товарищей в окопах или в атаке. Как бы ни случилось, мне не страшно. Я всю жизнь отдал тому делу, к которому меня призвала родина. И бороться буду до того момента, пока мои знания и опыт приносят пользу нашему делу. А если случится так, что дело это проиграно и от меня ничего больше не зависит, я, по всей видимости, прикажу своим офицерам сложить оружие. Но не уверен, что они подчинятся такому моему приказу. В этом-то и разница между ними и вами, уж простите мне.

— Вы откровенны.

— Был рад обнаружить такую же откровенность и в вас.

— Да, я сказал вам все честно и откровенно, — произнес Суглобов и добавил еле слышно: — Теперь можете меня расстрелять.

— Вы сами понимаете, отпустить вас просто так я не могу, — помолчав, сказал Мизинов. — Но и расстреливать вас не стану.

Суглобов вздрогнул и, резко вскинув голову, выжидающе посмотрел в упор на генерала.

— Да, вы не ослышались, — подтвердил Мизинов. — Не стану я вас расстреливать. Вместо этого, все-таки ценя ваши фронтовые заслуги, принимая во внимание обстоятельства времени, наконец…