Юрий Достовалов - Таежный гамбит

— Благодарю за совет, товарищ… э?

— Пшеничный, — подсказал комиссар.

— Благодарю за совет, — повторил Мизинов. — Мы подумаем. Вы ведь понимаете, я тут не один, а мнением своих офицеров я дорожу.

— Сроку вам дается сутки, — сердито заявил комиссар, вскочил в седло и затрусил обратно.

— Значит, до завтрашнего утра, — промолвил задумчиво Мизинов, когда комиссар скрылся из виду. — Прошу в штаб, господа, нам есть, о чем поговорить, — пригласил он офицеров.

В штабе расселись вокруг стола на лавках. Перед Мизиновым сидели Худолей, Татарцев, Брындин, несколько офицеров — командиров немногих оставшихся подразделений. Чуть в стороне, возле двери, приютился на табурете доктор Иваницкий.

— Что скажете? — Мизинов невесело оглядел собравшихся.

— Ваше превосходительство, настаиваю прорываться на восток! — категорично произнес Худолей.

— Поздно, господин полковник, — спокойно, но не менее категорично ответил Мизинов. — Это нас не спасет.

В штабе повисло тягостное молчание. Через минуту Мизинов снова заговорил, не спеша, взвешивая каждое слово:

— В шахматах это называется гамбит. Когда для победы жертвуют какой-нибудь фигурой. Простите мне сравнение, но мы с вами оказались нынче в роли этой самой жертвенной фигуры. Не подумайте, что наша теперешняя участь была нам навязана с умыслом, сознательно. Нет, я убежден, что во Владивостоке надеялись только на лучшее, верили в победу. Иначе не вложили бы в наше предприятие столько средств. Но мы с вами участвуем в какой-то зловещей, трагичной шахматной игре, где нами, пешками, опять же простите мне, управляет какой-то невидимый, нависающий над нами и давящий рок. Он тяготеет над всеми, не только над нами. Генералы Молчанов и Вержбицкий тоже подпали под его немилосердную стопу, другое дело, что они ферзи и короли, а мы лишь пешки. Что поделать, у каждого своя задача. Думаю, что свою мы выполнили честно и до конца. Хабаровск пал, и всякое сопротивление бессмысленно. Поймите, господа, в таком положении (а оно все-таки безнадежно, думаю, вы со мной согласитесь) я не имею никакого морального права посылать вас на смерть. Силы не равны, прошу вас это учесть. Боем уже ничего не достигнешь, и лишняя кровь ничего не решит. Во избежание ненужного кровопролития я, как командир отряда, приказываю сложить оружие.

— Но сдаваться просто так… Это не по-офицерски, — возразил Худолей.

— А бросать людей на бессмысленную смерть — это не по-командирски, отвечу я вам, — промолвил Мизинов. — В любом случае, последнее слова остается за мной. Когда меня убьют — другое дело, полковник. Вы мой заместитель, и командуйте тогда как угодно.

— Но, по крайней мере, вы оставляете за нами право… — резко спросил Худолей, но Мизинов прервал его:

— Конечно, господин полковник, ваше право у вас никто не отнимал. Вы же имеете в виду ваше право застрелиться? Я правильно вас понял?

— Совершенно верно, ваше превосходительство.

— Какой же ответ вы дадите завтра поутру? — спросил доктор Иваницкий.

— В качестве ответа, когда явится парламентер, я еще раз прикажу вам сложить оружие, — ответил Мизинов и обвел офицеров взглядом. Они твердо смотрели ему в глаза.

— Благодарю вас за понимание, господа, — грустно улыбнулся Мизинов. — Благодарю вас за все тяготы, которые вы претерпели в этом походе. Мне невероятно грустно, и в то же время душу охватывает чувство какого-то восторга, отрешения от всего мелкого. Вокруг меня замечательные люди, отдавшие все для победы, оставивших семьи, кинувшихся навстречу опасности и неизвестности, безропотно перенесших холод, голод, жестокие бои. Вы достойны восхищения. Я горжусь вами. Вы поистине герои… О вас сложат легенды…

— Ваше превосходительство, — озабоченно произнес Татарцев, — что с вами? Я не узнаю в вас прежнего командира, отважного начальника, поддержку нашу во всех испытаниях!

Мизинов, действительно, сильно изменился за прошедшие сутки. Лицо его стало серым, между глаз легла глубокая морщина.

— Простите, господа, но смерть Евгения Карловича многое объяснила мне. Эту ночь я почти не спал, все думал. И понял: все страсти, мечты, желанья отошли куда-то далеко-далеко. Одно стало понятно и ясно, как никогда: что придется умереть рано или поздно, это все равно все неизбежно. Придется испить чашу страданий до дна, пронести свой крест до конца. Евгений Карлович уже сделал свой личный выбор. Повторяю — л ичный ! Каждый из вас вправе сделать свой личный выбор. Но как командир отряда, я делаю гораздо более ответственный и несказанно более мучительный выбор — приказываю сложить оружие!

Все опять помолчали. Негромко Татарцев спросил:

— Ваше превосходительство, но ведь в любом случае арест командира — с точки зрения воинской дисциплины — вещь, абсолютно недопустимая, вполне в духе так ненавистного вам семнадцатого года…

— А кто вам сказал, ротмистр, что случится арест командира? — Мизинов загадочно улыбнулся, глядя поверх голов офицеров, куда-то в пустоту.

На следующее утро, еще до рассвета Острецов велел расставить орудия на разных концах села. А когда взошло солнце, послал Пшеничного к белым. На этот раз комиссар вырядился еще экстравагантнее: нацепил концертную фрачную пару, а поверх нее накинул на плечи старую николаевскую шинель [77] Николаевская шинель — шинель с широким, до талии, воротником в виде пелерины. . На ветру пелерина колыхалась, а Пшеничный театрально, небрежным движением забрасывал ее назад.

— Посмотрите, ротмистр, — обратился Худолей к Татарцеву. — И это господа победители?

И не успел Татарцев отреагировать, как Худолей скинул с плеча винтовку, приложился и выстрелил. Пшеничный опустил поводья, взмахнул руками и тяжело, мешковато повалился под копыта лошади. Ветер развевал пелерину его шинели, лошадь замешкалась и переступала ногами, дергая головой и отжевывая удила.

— Напрасно вы так, полковник, — подошел к ним Мизинов. — Теперь и впрямь выхода нет, как принимать бой. Вы погубили то, что еще можно было спасти…

— Лично я пришел сюда, чтобы воевать! — резко огрызнулся Худолей, сверкнув глазами.

— Не забывайте, полковник, что командир пока что я, — невозмутимо парировал Мизинов и крикнул:

— Прекратить стрельбу!

Офицеры послушались и стояли, напряженно всматриваясь вдаль. Со стороны красных некоторое время была тишина. Потом ее прорезали выстрелы пушек. Снаряды стали рваться посреди села, а потом появились наступающие цепи. Они были густы, все росли и росли на глазах, приближаясь к селу. Офицеры, забыв о приказе генерала, залегли в укрытия и вскинули винтовки. Когда появились густые цепи красных, обстрел прекратился. Мизинов посмотрел в бинокль и громко повторил: