Игорь Скарбек - За Тридевять Земель

Пока полагали, что Земля Колумба составляет часть Азии, то не было никаких затруднений, но, когда узнали действительное положение Америки в ее отношении к другим материкам, разобрались, что отделена она от Азии непроходимым пространством воды в несколько тысяч миль, тогда усомнились: как смотреть на новых «пришельцев», так внезапно появившихся на исторической сцене. Голос древнего предания был совершенно против возможности их происхождения от Адама. Известно, что святой Августин отрицал шаровидность Земли и существование антиподов: «Как могут быть люди на том, что называют другою стороною Земли, когда о них ничего не упоминается в Писании». И действительно, ни Моисей, ни Христос, никто из пророков и евангелистов не упоминает Нового Света, а не зная о нем, Господь, естественно, не мог направить туда своих апостолов для утверждения христианства. Не случаен поэтому сарказм, с которым великий утопист Томмазо Кампанелла вопрошал о Новом Свете: «Разве всемирный потоп на него не распространился? Разве там люди, как лягушки, возникли сами собой?» Разумеется, не внесло ясность и предположение знаменитого «изобретателя» гомункулуса, швейцарского фармацевта Аврелия-Теофраста Парацельса: «Не создал ли Господь другого Адама, специально для Америки?»

Католические богословы продолжали усердно листать Писание и труды отцов церкви, пытаясь найти в них хоть какой-то намек на Новый Свет... Вразумительного ответа не получалось. Однако Америка и ее туземцы оставались сугубой реальностью, с которой нельзя было не считаться. И... Эврика! Это же те самые потерянные было «десять колен израилевых», исчезнувшие из Палестины после разгрома в 722 году до нашей эры Израильского царства ассирийским правителем Саргоном II. «Бесстрашные израильтяне,— повествует источник,— во главе с великим Лехи отправились в Америку около 600 года... Одни из них, неофиты, основали Великие Государства в Центральной Америке и Андах. ...Другие, сделавшись кочевниками, стали прародителями индейцев». Объявился и апостол Фома, который в стародавние времена посетил Америку и крестил индейцев. Последние, правда, «по свойственным им порокам и невежеству», вновь впали в язычество, но это было уже впоследствии. Конечно же, далеко не все согласились с гunoтeзой «десяти колен». Так, например, по твердому убеждению знаменитого американского «охотника за ведьмами», проповедника из Бостона Коттона Мазера, не кто иной, как Диавол, «самолично увел индейцев в Америку, чтобы держать их подальше от звуков серебряных труб архангелов и таким образом воспрепятствовать спасению их душ».

Неширокая песчаная коса уходила в океан ярдов на сто. К северо-западу тянулась гряда небольших безлесных островков. Морское пространство, заключенное между ними и сушей, было относительно спокойно даже в штормовую погоду. Зато к югу, там, где поднимающийся к дремучему лесу берег постепенно переходил в изломанную цепь скалистых фиордов, все было совершенно иначе. Нескончаемый гул исходил от разбивающихся о камни черных пенистых волн. Тревожно и предостерегающе гудели зловещие буруны. Вдоль береговой полосы протянулся на добрую четверть мили страшный подводный риф. Названная часть побережья представляла собой настоящее кладбище погибших кораблей. На переднем плане обращал на себя внимание остов большого трехмачтового судна, давно уже, судя по всему, обретшего здесь свою последнюю, сухопутную стоянку. Корпус корабля со всех сторон был облеплен водорослями и мхами. На палубе произрастала трава, а также мелкий тальник. Пошарив, думается, вполне можно было бы отыскать среди этой растительности и птичьи гнезда.

Говорят, никто и никогда не видел целиком гигантского кальмара из породы архивялых, обитающего на невероятных глубинах в четыре тысячи футов и лишь изредка всплывающего к поверхности Великого океана. Так что человек в лохмотьях, медленно бредущий вдоль берега крохотного островка, расположенного в нескольких милях юго-восточнее устья реки Медной, был, по всей вероятности, первым, кому предоставилась такая невероятная возможность. Однако лицезрение океанского исполина, казалось, ничуть не взволновало его. Одно лишь отметил он, проходя мимо пятидесятифутового монстра,— то, что присоски последнего, расположенные на концах змеевидных щупальцев, размером были аккурат с медный таз, в котором валаамские монахи имели обыкновение летом и по осени варить себе медовые варенья, набирая окрест своего жилья малину и княжицу, чернику и голубику, а также иные съедобные ягоды. Без внимания оставил он и выброшенную на берег тушу громадного кита с распоротым брюхом, равно как акул, скатов и прочую живность, вывалившуюся из рваной раны исполинского левиафана. Единственным предметом, сразу же приковавшим его взгляд, являлось совсем бесприметное, казалось бы, существо без каких бы то ни было признаков жизни. Существо это, по всему судя, еще совсем недавно состояло в компании кита и монстра с присосками. Как могло оно очутиться на расстоянии двух-трех десятков аршин от бывших своих соседей, к которым, кстати сказать, уже давно начали проявлять настойчивый интерес чайки и альбатросы, оставалось загадкой.

— И-ех! — со вздохом пробормотал пилигрим.— Дух ты, прости, мя, Господи, или человече?..— молвил он, принимаясь освобождать свою находку от опутывающих ее водорослей и ракушек.— Малец-та никак живой? — Тут он осекся... перекрестился... и, подняв едва теплившуюся жизнь на руки, побрел в сторону леса.

В это время от скальных хитросплетений раздался пронзительный свист, а затем глухое утробное мяуканье, перемежающееся с торжествующим кличем: «Хгоу! Хгоу! Ру-ру-ру!..» Островитянин приостановился, сызнова перекрестясь, на этот раз уже мысленно — руки заняты. Если верить эскимосам, кричать так может только дух-оборотень Тугныгак...

Когда на другой день чудом спасшийся после крушения «Преподобного Нила Столобенского» Епимах (а именно им и являлся наш островитянин) возвер-нулся на место происшествия, дабы раздобыть немного драгоценной амбры и спермацета, от кита остался один лишь голый костяк. Сухопутные и морские хищники устроили себе славный брашенный стол, и океанские волны уже примеривались к оставшейся на их долю добыче...

Много дней и ночей провел в беспамятстве Римма... Первое, что узрел очнувшийся послушник, была покрытая изморозью всклоченная борода иеромонаха, просунувшаяся меж двух лафтаков, служивших пологом и отгораживающих его закуток от остального помещения, невесть кем и когда сооруженного на этом острове. Затем показался и сам Епимах. От него пахло морем и водорослями. В руке держал он плошку с горящим жиром.