Игорь Скарбек - За Тридевять Земель

— Потрапезуй, честной отче, чем Господь послал,— пригласила хозяйка.— А там те и Никола в путь!

Пришелец строго взглянул на хозяйку — по его суровому облику видно было, что гость — человек не простой. От кушаньев отказался, но котомку снял и, развязав лопатину, подсел к столу, где испил два стакана пустого чаю. Помолившись обратно на святые иконы, облачился и совсем уже собрался уходить, как взгляд его упал на Римму. Тут он прищурился как-то странно, да и сказал те мудреные слова:

— Страшен сон, да милостив Бог. Много милостей у Бога, и во власти его чудеса творити. Будет на то воля Господня — и в лопатине деньга сыщется. А воля Господня — первей всего, потому как все мы во власти Его...

Странник пошел было прочь, да у порога остановился и вымолвил на прощанье:

— Во иноках ему бысть, в землях дальних, крест трудный, да славный несть...

Кинулась было в ноги старцу хозяйка, да тот только посохом на нее махнул. Вышел за ворота, перекрестился на все стороны и был таков.

— Царица небесная! — всплеснула руками мать и кинулась в красный угол под образа...

Дорога круто поднималась между высушенных и выжженных скал. Чик-о казалось, что еще чуть-чуть и она сможет рукой дотянуться до синевы вечернего неба, потрогать высветлившиеся на нем ласково сверкающие звездочки. Сумерки опередили всадников, въезжающих в каньон, где скромно и тихо приютился атепель о трех типи. Горы, раздвинув свою неприступную гряду и несколько смягчив суровость очертаний, вплотную подходили здесь к самому берегу Великого Восточного океана. Все вокруг пребывало в полном покое. Бледный месяц торжественно проплывал над каньоном. Тихая ночь воцарилась над землей: ни людских голосов, ни звериного крика, ни птичьего щебета...

...В наполненные ласковой прохладой предутренние часы Чик-о более всего на свете любила представлять, будто попадает она в некую волшебную, сказочную Страну Добрых Духов. Сегодня ее мечтаниям сопутствовал чудесный рассвет. Промчавшаяся где-то неподалеку ночная гроза донесла сюда лишь свежий ветерок, благодаря которому дышалось легко и весело. Одно только омрачало это прекрасное солнечное утро — отсутствие Лешека Мавра. Они теперь редко разлучались, но Чик-о печалили и беспокоили даже самые короткие отлучки любимого, непременно связанные, как ей казалось, с чем-нибудь очень опасным.

Как сладились они?.. Господь ведает!..

Мокрая галька приятно освежала пятки босых ног. На нежной шее Чик-о мягко мерцали крупные зерна скатного речного жемчуга. В одной набедренной повязке бежала она по берегу, радуясь шуму прибоя и улыбаясь, как улыбался ей пришедший с Востока и отражавшийся теперь в водах Великого океана лучезарный рассвет...

В храм «Кампана дель Куско», что находился в столице бывшей великой империи Тауантисуйо, уже перед самым его закрытием вошли два человека. Ни на кого не обращая внимания, они сразу же направились к одной из внутренних дверей и, остановившись, устремили свои взоры вверх — туда, где помещалась картина, изображавшая старинную свадьбу. Потускневшие от времени краски передавали образ испанского идальго времен конкисты: самодовольная ухмылка, лихо закрученные усы, секира в руках. Рядом невеста — юная индианка с прекрасным и печальным лицом. Помимо скорби во взгляде ее подернутых влагой глаз, можно было, приглядевшись повнимательнее, прочесть еще и презрение, даже ненависть к окружавшим. Нарядное платье новобрачной украшали замысловатые разноцветные фигуры...

— Это она? — негромко спросил один из вошедших. Едва заметный акцент обнаруживал в нем чужестранца.

— Точно так, ваша милость, она, прелестная Беатрис, на чью долю выпало столько страданий...— горестно ответствовал седобородый мексиканец в лохмотьях и с помятым сомбреро в жилистых руках, почтительно стоявший позади своего спутника.

— Итак, стало быть, середина шестнадцатого столетия... Основание инквизиции...— то ли продолжая прерванный разговор, то ли рассуждая сам с собой, проговорил тот, кого назвали «ваша милость».— Однако нельзя ли, почтеннейший, поподробнее...

— Разумеется, ваша милость, разумеется.

Негромко, но затем все более и более увлекаясь, повел мексиканец свой рассказ об одной из великих трагедий прошлого.

Все было и в самом деле трагично — иначе не назовешь... В начале XIV столетия группа родов из индейского племени аймара, объединенных впоследствии под общим названием «инки», образовали могущественное государство Тауантисуйо, что означает «Четыре страны света». Территория его простиралась на нынешние Боливию, Перу, Эквадор и северные районы Чили. Это было рабовладельческое общество. На вершине иерархической лестницы стоял наследный глава государства Сапа Инка (Единственный Инка — Сын Солнца), род которого восходил к самому Богу. Дабы не осквернять род, члены семьи Сапа Инки могли вступать в брак только между собой. Сосредоточивая всю полноту власти в своих руках, Сапа Инка считался лишь с мнением жрецов, представлявших избранную касту, и мыслителей-амаута. Последние обучали членов его семьи тайнописи — кильке, пользоваться которой могли лишь очень немногие.

В религии инков наиболее значимое место занимал культ предков. Инки мумифицировали умерших представителей знати и в одеждах, украшенных драгоценностями, погребали их в склепах, вырубавшихся обыкновенно в скалах. Язычники-инки поклонялись Солнцу, Луне, Земле и Воде. Храм Солнца и храм Луны были поистине чудом зодчества. В восточной стене центрального зала первого из них был помещен золотой диск Дневного Светила с изумрудными глазами. Между храмами находилось так называемое Солнечное поле, иначе «Золотой сад», в котором растения и птицы, животные и люди были отлиты из золота и серебра. Свободный доступ в храм Солнца разрешался лишь самому Сапа Инке.

Конец Великой Империи инков был ужасен. Их армия не смогла оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления завоевателям-конкистадорам... С тех пор, то есть с начала XVI столетия, вся духовная жизнь новой испанской колонии находилась под недремлющим оком Римско-католической церкви. Все, что противоречило церковным догмам, было уничтожено, в том числе и бесценные письменные документы, хранившиеся в храмах Солнца и Луны. Отнюдь немаловажной причиной их уничтожения явилось также и то, что тексты — небольших размеров, причудливо разрисованные холсты — были заключены в драгоценные рамы. Конкистадорам, не слишком умудренным даже в своей грамоте, памятники письменности были попросту ни к чему; зато дорогостоящее их обрамление, совершенно естественно, не могло оставить идальго равнодушными.