Александр Дюма - Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

Она надеялась, что, совершив побег, король и королева тотчас пошлют ей гонца, чтобы сообщить о случившемся; в таком случае его можно было ожидать 29 июня.

Но 29-е, 30-е и утро 1 июля прошли, не принеся никаких вестей; однако 1 июля около одиннадцати утра сэр Уильям лично явился во дворец и выразил желание поговорить со мной.

Королева, во всем находившая повод для беспокойства, поторопила меня, чтобы я как можно скорее спустилась к нему.

Сэр Уильям ожидал меня в маленьком салоне на первом этаже. При взгляде на него я по выражению его лица тотчас поняла, что новости у него плохие.

— Что случилось? — спросила я по-английски.

— Король и королева схвачены в городе под названием Варенн, — отвечал сэр Уильям, — в этот час их уже, наверное, доставили в Париж.

— Что вы сказали, сэр Уильям?

Я обернулась. Королева, сгорая от нетерпения и чувствуя беду, стояла на пороге. Она шла за мной и слышала слова сэра Уильяма, не поняв их, но по интонации, с которой они были произнесены, угадав, что он не сообщил мне ничего хорошего.

Свой вопрос она задала по-французски.

— Государыня, — отвечал сэр Уильям, — я сообщил миледи об ужасном несчастье.

— Мою сестру убили! — воскликнула королева.

— Нет, государыня. Господь не допустил подобного злодейства. Ваша сестра жива, но арестована во время бегства и пленницей возвращена в Париж.

— Пленницей! Моя сестра! Они осмелились посягнуть на особу королевы?

— Но, государыня, ведь вашей первой мыслью было, что она убита.

— Я понимаю, что королева может пасть от руки убийцы: для этого достаточно какого-нибудь фанатика или безумца. Но чтобы арестовать ее, нужен неприкрытый бунт, всенародное возмущение, нужна революция.

— Но как же ваше величество назовет происходящее во Франции, если не революцией?

— По крайней мере, я надеюсь, что если королева — пленница, то в собственном дворце?

— Нам пока ничего не известно, государыня, кроме того, что в сорока-пятидесяти льё от Парижа, в маленьком городке под названием Варенн, их величества король и королева были арестованы. В сообщении, присланном мне из английского посольства во Франции, ничего больше не сказано. Когда гонец был отправлен, королевская семья была уже доставлена в Шалон, откуда трое народных представителей, присланные из Парижа, должны были сопровождать ее в столицу и защищать.

— Защищать! — вскричала Мария Каролина. — Вероятно, это какие-нибудь три адвоката, и подобная троица будет защищать короля и королеву Франции? Забавно!.. Могу я видеть этого вашего курьера?

— Я привел его с собой, предполагая, что ваше величество, возможно, пожелает его расспросить.

— Благодарю. Велите ему войти. Ты согласна быть моим переводчиком, Эмма?

— Полагаю, он говорит по-французски, — отвечал сэр Уильям.

— Тем лучше, — обронила королева.

Пять минут спустя гонец уже стоял перед ней. Но он не знал ничего, кроме разговоров, услышанных им на улицах. Ему сказали, что, узнав о бегстве короля, сначала хотели убить г-на де Лафайета, обвиненного в том, что он способствовал побегу. Рассказчику представлялось самым серьезным то, что все случившееся совершенно вывело парижан из себя и что по возвращении в Париж королю следовало ожидать худшего, если бы для его безопасности не были приняты большие меры предосторожности.

Описывая королеве эти подробности, курьер вдруг вспомнил, что, услышав на улице крики «Арест короля Людовика Шестнадцатого!», он купил газету, где шла речь об этом аресте.

Королева требовательно протянула руку; курьер порылся в карманах и в конце концов вытащил из одного из них номер «Революций Франции и Брабанта», газеты Камилла Демулена.

Королева быстро пробежала глазами написанное и скомкала газету с выражением ярости, которую невозможно описать.

— О, ничтожества! — воскликнула она. — Лучше бы они его убили десять, сто, тысячу раз, чем так оскорблять!

Я взяла газету из ее рук и хотела было возвратить ее курьеру.

— Нет, ты прочти! Прочти! — приказала она. — Я хочу, чтобы ты собственными глазами увидела, как эти подлые французы унижают своих монархов!

Мой взгляд упал на следующий абзац:

«Великие события зависят от всяких пустяков! Название Сент-Мену напомнило нашему венценосному Санчо Пансе о знаменитых свиных ножках. Ясно, что он не мог миновать Сент-Мену, не отведав местных свиных ножек. Он забыл пословицу: “Plures occiditgula quam gladius” [33] «Многих обжорство губит скорее, чем меч» (лат). . Задержка, вызванная этим лакомым блюдом, стала для него роковой».

— Подобные выпады заслуживают лишь презрения, — сказала я королеве.

Но она, не слушая меня, продолжала:

— И видя, как обходятся с их братом, все короли не спешат подняться как один, чтобы идти на Париж и не оставить от этого проклятого города камня на камне! О короли, жалкий род! Как же вы не видите этого: все, что там происходит, уготовано и вам самим?.. Сэр Уильям!

— Государыня? — с поклоном отозвался лорд Гамильтон.

— Вы тотчас вернетесь в Неаполь?

— Если так угодно вашему величеству.

— Да, мне это угодно; а вы сможете дать мне место в вашей карете?

— Это было бы большой честью для меня, сударыня.

— Нет, сделаем лучше: поезжайте, а мы последуем за вами через четверть часа. Ступайте прямо во дворец и скажите, прошу вас, от моего имени королю, чтобы он немедленно собрал Государственный совет. Я хочу говорить со всеми этими господами; я не вижу, чтобы они готовились к войне, а между тем мы с нашим братом Леопольдом условились действовать сообща. Это будет позор, если окажется, что у него уже все готово, а у нас нет. Ступайте же, сэр Уильям, ступайте и постарайтесь выяснить, можем ли мы рассчитывать на Англию.

Обычно, когда королева выражала свою волю, в ее словах была такая сила, в жестах столько достоинства, а во всей фигуре столько величия, что все, слышавшие ее, более не думали ни о чем, готовые в полной мере подчиниться ей.

Вот и сэр Уильям, поклонившись, тотчас сел в свою карету, крикнув кучеру:

— В королевский дворец! Живо!

Через пятнадцать минут, как и сказала королева, мы тоже сели в карету и последовали за ним.

Хотя королева дала своему кучеру тот же приказ, что сэр Уильям — своему, но лошади сэра Уильяма были лучшими в Неаполе, не исключая и королевских, и он опередил нас на целых двадцать минут.

Поэтому, когда королева вошла во дворец, все уже были в сборе: министр Актон, в свою очередь получивший из Франции известие об аресте короля, счел подобные обстоятельства заслуживающими того, чтобы созвать Государственный совет.