Александр Дюма - Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

У нас здесь все еще находится этот посол-цареубийца Гарá, самое наглое и бесстыдное дипломатическое животное, какое только можно вообразить. Теперь мне ясно, что Неаполю придется объявить войну, ибо нет иного способа спасти королевство, поскольку замечания и намеки французского посла, что ни день, звучат все более угрожающе.

Ее Величество подтверждает справедливость всех суждений, высказанных Вами в Вашем письме сэру Уильяму, которое помечено Мессинским маяком. Вы видите события в самом верном свете. Генерал Актон того же мнения.

Но, к сожалению, первый министр Галло — человек легкомысленный и недалекий, невежда, чопорный и надутый как индюк, он только и думает, что о фасонах своих пестро расшитых одеяний да об эффекте, который производит его бриллиантовое кольцо; добрая половина неаполитанцев считает его полу французом, я же думаю, что другая половина ошибается, принимая его за неаполитанца.

Королева и Актон просто терпеть его не могут. Поэтому пусть он Вас не беспокоит: не поддерживаемый никем, кроме короля, он не может иметь существенного влияния. Впрочем, первый министр, какой бы призрачной фигурой он ни был, всегда достаточно влиятелен, чтобы сделать какую-нибудь пакость.

Кстати, как Вы, наверное, знаете, те три-четыре сотни якобинцев, которые здесь более трех лет сидели в тюрьме, объявлены невиновными. А если верить тому, что говорят все, кто меня окружает, по меньшей мере половину из них следовало повесить. Тем, что всех этих очаровательных господ возвратили в общество, мы обязаны влиянию Гарá и слабодушию, а быть может, и симпатии к ним Галло.

В общем, я порядком напугана, и мне кажется, что все здесь обречено на гибель. До слез жаль нашу дорогую прелестную королеву — уж она, воистину, заслуживает лучшей участи.

Вы сами понимаете, дорогой сэр, что все это я пишу Вам второпях и чисто конфиденциально.

Надеюсь, что Вы не покинете Средиземноморья, не забрав нас. Мы имеем разрешение уехать отсюда, как только получим указание, и все уже готово для подобного отъезда. Но пока я все же молю Господа, чтобы он помог Вам разгромить этих чудовищ-французов. Не могут же долго царствовать в мире подобные нечестивцы.

Если будет возможность, пишите нам. Вы и вообразить не можете, какой усладой являются для нас Ваши письма.

Благослови Вас Бог, дражайший сэр Нельсон! Прошу Вас считать меня Вашим неизменно искренним и от всего сердца преданным другом.

Это письмо настигло Нельсона в море, где он пытался отыскать французский флот, но все никак не мог.

Нельсон действительно совершенно потерял след Бонапарта и трехсот пятидесяти кораблей, которые следовали за ним. Сирокко несколько дней удерживал его в Мессинском проливе, но потом он воспользовался сильным попутным ветром, чтобы обойти Реджо и выйти в открытое море.

Убедившись, что Бонапарт направился в Египет, он взял курс прямо на Александрию. Однако он туда прибыл до французского флота: адмирал Брюэс, по-видимому желая сбить с толку возможных преследователей, направился в сторону острова Кандии.

Встретив дурной прием со стороны правителя Александрии, угрожавшего открыть огонь, если он попытается встать у порта на рейде, и не ведая, какой путь избрали французы, так как в Александрии их не оказалось, Нельсон предположил, что они направились в Константинополь, и двинулся наудачу вдоль берегов Карамании и Морей, рассчитывая добыть там новые сведения. Обогнув таким образом весь архипелаг, он был принужден из-за недостатка пресной воды и провизии возвратиться к Сицилии.

Впоследствии я не раз от него слышала, что в ту пору, между 30 июня, когда он вышел из Мессинского пролива, и 21 июля, когда вошел в порт Сиракузу, он едва не обезумел.

Положение и в самом деле было тяжелое. В Англии над его головой собиралась ужасная гроза. Когда стало известно, что он сначала позволил французам беспрепятственно выйти из Тулона, а потом целый месяц тщетно искал в Средиземном море — то есть не на океанских пространствах, а всего-навсего среди большого соленого озера — неприятельский флот, состоящий без малого из четырех сотен судов, со всех сторон зазвучали недоуменные вопросы, уж не предатель ли он, не пора ли отдать его под суд, а сам адмирал Сент-Винцент навлек на себя упреки в легкомыслии, Адмиралтейство обвиняло его в том, что он сделал контр-адмиратом офицера, вовсе недостойного подобного чина.

Единственной надеждой Нельсона были мы, вернее, я. Я должна была добиться от королевы, чтобы в обход договора с Францией он мог получить в портах Сицилии всю необходимую помощь от местных портовых властей. Ведь если бы сицилийский двор остался верен условиям договора с Францией, Нельсону пришлось бы возвращаться для ремонта судов в Гибралтар, а это для него была бы окончательная гибель.

Спасти его теперь могла только блистательная победа.

Письмо нашего контр-адмирала, посланное им 22 июля лорду Сент-Винценту, дает представление о том, каково было тогда состояние его духа:

Дорогой лорд,

у меня много деловых бумаг и документов для отправки Вам, но, не располагая фрегатом, с которым я мог бы переслать их, а также не имея возможности в настоящее время оставить борт “Ориона”, я пребываю в затруднении, о тягостности коего Вы можете судить сами. К тому же о местонахождении французов мне сегодня известно не больше, чем в тот день, когда я обогнул мыс Пассеро. Я твердо знаю только то, что 18 июня они начали уходить из мальтийского порта. Во вторник ночью все суда были уже в открытом море, утром в среду эскадру видели идущей полным ходом при вест-норд-весте. Это мне подтвердили четырнадцать человек, но по поводу дальнейшего я принужден исходить только из предположений. Если бы флот двигался на запад, я убежден, что в каждом порту и даже просто в каждой точке Сицилии, откуда его бы заметили, меня поспешили бы об этом уведомить. Не смею высказаться определеннее, но уверен, что нас предали, и более чем вероятно, что это письмо — я Вам шлю его через Неаполь — не достигнет даже Неаполя, или, по меньшей мере, не сомневаюсь, что его копия попадет в руки французского посланника, причем хорошо еще, если копия, а не сам подлинник. Я же уверяю Вас: если по той или иной причине это не окажется невозможным, я настигну французский флот. У нас нет ни одного больного. Я Вам описал все подробности происходящего, и Вы знаете все, вплоть до моих самых сокровенных помыслов.

Ваш неизменно преданный

P.S. Прием, оказанный нам в портах Сицилии, — настоящий позор. Королевский наместник признался, что, если бы он располагал для этого необходимыми средствами, он был бы вынужден согласно имеющимся распоряжениям помешать нам войти в гавань. Актон обещал отдать другие приказы, но так ни одного и не прислал. Что Вы на это скажете?»