Бернард Корнуэлл - Властелин Севера

Я ничего не ответил: просто не знал, что сказать. Помню, мне показалось, будто голос Хильды звучит натянуто, словно она убеждала и себя, и меня в том, что счастлива. Но я ошибался. Голос ее звучал натянуто совсем по иной причине: мое присутствие пробудило в ней неприятные воспоминания, и некоторое время спустя я выяснил, что Хильда и впрямь счастлива. В любом случае, эта удивительная женщина прожила жизнь не зря. Она заключила мир со своим Богом, и после смерти ее вспоминали как святую. Не так давно епископ в подробностях поведал мне о пресвятой блаженной Хильдегит, которая якобы всегда была сияющим примером девственности и христианского милосердия. А я испытывал жестокое искушение рассказать ему, как однажды распластал эту святую на поросшем лютиками лугу… Но сумел сдержаться и промолчал.

Однако, что касается ее милосердия, тут епископ, несомненно, был прав. Хильда сообщила мне в тот день, что в монастыре Святого Хедды не только молятся за меня, его бенефактора, но и лечат больных.

— Мы трудимся дни и ночи напролет, — сказала она. — Мы берем в монастырь бедных и лечим их. Без сомнения, у наших ворот и сейчас сидят нищие и недужные.

— Так и есть, — подтвердил я.

— Эти бедняки и есть цель нашего существования, — пояснила Хильда, — а мы их смиренные слуги. — Она одарила меня мимолетной улыбкой и попросила: — А теперь расскажи о том, что я молилась услышать. Поведай мне свою историю.

И я исполнил ее просьбу. Я не стал рассказывать обо всем, что со мной случилось, почти не затронул в рассказе ужасы рабства, сказал только, что меня приковали, чтобы я не смог сбежать. Я поведал Хильде о своих плаваниях, о странных местах, где я побывал, о людях, которых видел. Я говорил о земле огня и льда, о том, как наблюдал за огромными китами в бескрайнем море. И еще я рассказал о длинной извилистой реке, что бежит по земле берез и медленно тающего снега. Свой рассказ я закончил словами, что рад снова быть свободным человеком и благодарен Хильде за то, что она меня освободила.

Аббатиса молча слушала. Снаружи молоко все еще лилось в ведро. Воробей примостился на подоконнике, почистил перышки и улетел.

Затем Хильда пристально посмотрела на меня, словно сомневаясь в правдивости моих слов.

— Тебе было очень плохо? — наконец спросила она.

Я поколебался, испытывая искушение солгать, потом пожал плечами и коротко ответил:

— Да.

— Но теперь ты снова господин Утред, — сказала Хильда. — И у меня хранится то, что по праву принадлежит тебе.

Она сделал знак одной из монахинь, и та покинула комнату.

— Мы сохранили для тебя все, — с сияющим видом произнесла Хильда.

— Неужели все?

— Кроме твоего коня, — печально отозвалась она. — Я не смогла привести сюда коня. Как его звали? Витнер?

— Витнер.

— Боюсь, что его украли.

— Кто?

— Его забрал себе господин Ивар.

Я ничего не ответил, потому что в комнату вернулась монахиня с громоздкой ношей. Она несла мой шлем, тяжелый кожаный плащ и кольчугу, а еще мои браслеты, Вздох Змея и Осиное Жало. Все это она буквально уронила к моим ногам.

Когда я наклонился и прикоснулся к рукояти меча, в глазах моих стояли слезы.

— Кольчуга была повреждена, — пояснила Хильда, — поэтому нам пришлось позвать одного из королевских оружейников, чтобы ее починить.

— Спасибо тебе, — растроганно произнес я.

— Я молилась, — ответила Хильда, — чтобы ты не стал мстить королю Гутреду.

— Он сделал меня рабом, — резко сказал я.

Я не мог оторваться от рукояти меча. За последние два года я столько раз испытывал отчаяние, пережил столько моментов, когда малодушно думал, что никогда уже больше не прикоснусь к мечу, а уж о Вздохе Змея даже не мечтал, и — вот он! Я медленно сжал его рукоять.

— Гутред поступил так, потому что считал, что так будет лучше для его королевства, — твердо проговорила Хильда. — Этот человек — достойный христианин.

— Он сделал меня рабом, — повторил я.

— Но ты должен простить его! — убежденно воскликнула Хильда. — Как я простила тех людей, которые причинили мне зло, как Бог простил меня. Я была грешницей, великой грешницей, но Бог коснулся меня, оросил своей благодатью и, таким образом, простил меня. Поэтому поклянись, что пощадишь Гутреда.

— Я не буду давать никаких клятв, — грубо ответил я, все еще держа Вздох Змея.

— Ты добрый человек, — сказала Хильда. — Я это знаю. Ты был ко мне гораздо добрее, чем я того заслуживала. Так прояви же милосердие и к Гутреду. Он хороший человек.

— Я буду помнить об этом, когда с ним встречусь, — уклончиво отозвался я.

— И не забудь, что он сожалел о своем поступке, — заявила Хильда. — Помни, Гутред поступил так, потому что верил: это спасет его королевство. Помни также, что он посылает нашему монастырю деньги в качестве епитимьи. Нам нужно много серебра. В бедных и недужных у нас нет недостатка, но зато всегда есть недостаток в подаяниях.

Я улыбнулся ей. Потом встал и отцепил ножны с мечом, который забрал у одного из людей Свена близ Гируума. Затем отстегнул брошь у горла и бросил плащ, брошь и меч на тростники, сказав Хильде:

— Ты можешь все это продать.

После чего, крякнув от натуги, натянул свою старую кольчугу, пристегнул мечи и поднял шлем, увенчанный волчьей мордой. Кольчуга легла на мои плечи чудовищной тяжестью — столько времени прошло с тех пор, как я ее носил. И она была мне велика, потому что за те годы, что я налегал на весло на корабле у Сверри, я сильно похудел. Я надел на руки браслеты и посмотрел на Хильду.

— Но одну клятву я тебе все-таки дам, аббатиса Хильдегит, — произнес я.

Она подняла на меня глаза — и увидела прежнего Утреда, блистательного господина, воина с мечом.

— Я буду поддерживать твой монастырь, — пообещал я, — и присылать тебе деньги. Ты будешь процветать и навсегда останешься под моей защитой.

Хильда улыбнулась, потянулась к кошелю, что висел у нее на поясе, и вынула оттуда маленький серебряный крест.

— А это мой подарок тебе, — сказала она. — Я молюсь, чтобы ты чтил его, как я, и усвоил великий урок: Господь умер на таком кресте, чтобы искупить все содеянное нами зло. И я не сомневаюсь, господин Утред, что часть предсмертных мук Иисус претерпел, дабы искупить твои грехи.

Когда Хильда давала мне крест, наши пальцы соприкоснулись. Я посмотрел ей в глаза, и она отдернула руку. Затем аббатиса покраснела и снова взглянула на меня из-под полуопущенных век. На одно биение сердца я увидел прежнюю Хильду, красавицу Хильду, но потом она взяла себя в руки и попыталась принять суровый вид.

— Теперь ты можешь отправиться к Гизеле, — сказала она.

Сам я ни разу за все время беседы не упомянул о Гизеле и теперь притворился, что это имя мало для меня значит.