Шарль Монселе - Женщины-масонки

Она сравнила веселое и смелое лицо Филиппа Бейля с печальным лицом Иренея. Его образ действий, немного вульгарный, разумеется, но обаятельный, не позволял ей задумываться и одурманивал ее, подобно слишком крепкому вину. Она хотела, чтобы ее любили радостно: ведь до сих пор ее любили с грустью. Не раздумывая о тонкостях, она полагала, что лучший из этих двух мужчин тот, кто деспотически требует любви вместо того, чтобы смиренно ждать ее. И наконец, Марианна слишком глубоко уважала Иренея, чтобы пылко любить его; нам известно, что подобное чувство нелегко изобразить пером.

Короче говоря, Марианна, которая не сдалась Иренею де Тремеле, уступила Филиппу Бейлю.

Ей было восемнадцать лет.

Филиппу было лет двадцать восемь; он был умен и отдавал себе отчет в своих безумствах. Несколько раз ему случалось разбогатеть, но всякий раз он швырял свое богатство на ветер, как если бы это была горсточка камешков. Он не понимал, как это можно роскошно жить и в то же время экономить; экономить он не желал и шел навстречу своему будущему с такой уверенностью, словно у его родителей был неограниченный кредит в некоем банке.

Родители его были крупными нормандскими коммерсантами, которые для начала ввели его в Государственный совет, что позволило ему проникнуть в салоны финансовой верхушки и быть принятым при дворе Луи-Филиппа. Он попросил у них большего. Не столько вкус, сколько инстинкт заставлял его держаться подальше от аристократии, роль которой представлялась ему уже почти сыгранной. Оставаясь в свете ровно столько времени, сколько нужно было для того, чтобы научиться хорошим манерам, он облетел всю Европу и обежал все посольства. Благодаря высокой протекции он получил от правительства несколько небольших миссий, которые приоткрыли ему двери в дипломатические кабинеты.

В эти времена мнение света о Филиппе Бейле можно было кратко сформулировать так:

– О, этот малый не пропадет!

Так говорили о нем и подмигивали друг другу.

И в самом деле: за время своих путешествий он получил грубое, но вполне реальное представление о людях и о делах.

Что же касается женщин, то у него был дар сперва очаровывать их, а затем – порабощать.

Разумеется, Филипп Бейль, как и все на свете, любил, страдал и проклинал: он был слишком умен, чтобы не стать жертвой, прежде чем превратиться в палача; но он обыкновенно говаривал, что с ученичеством он покончил.

Кроме того, он приближался к тому возрасту, когда, согласно философии XVIII века, который из самой упоительной жизни извлек самые горькие уроки, сердце либо разбивается, либо становится железным.

Филипп Бейль ежедневно чувствовал, что сердце его становится железным.

Таков был человек, с которым Иреней постоянно встречался с тех пор, как приехал в Лондон.

Он хотел было немедленно возвратиться в Париж, но на это у него не хватило душевных сил. За месяц разлуки любовь его усилилась; в течение этого месяца он вынашивал разные проекты и строил планы на будущее, полное поэзии и покоя. Он не хотел мгновенно отказаться от своих мечтаний, столь долго и столь сладко лелеемых, от мечтаний, если можно так выразиться, замешанных на его крови и позолоченных всеми лучами его воображения. Он призвал на помощь самые странные рассуждения, он воскресил в душе самые несбыточные надежды. Тщетно достоинство протягивало ему свою прекрасную мраморную руку, чтобы напомнить ему о себе в последний раз; он резко оттолкнул достоинство и всецело погрузился в столь дорогое его сердцу и столь горестное заблуждение.

Итак, Иреней остался в Лондоне. Этого постоянного посетителя Оперы в течение двух месяцев можно было видеть на одном и том же месте; взгляд его не отрывался от сцены, когда появлялась Марианна, голова его печально клонилась долу, когда она исчезала.

Страдай, молодой человек! Опусти глаза, чтобы никто не видел, как дрожат на твоих ресницах сверкающие слезы! Сожми пальцами горло, чтобы остановить рвущиеся из груди рыдания! Пусть душа твоя изливается и очищается в скорбных звуках музыки великих маэстро! Страдай! Твой возраст – возраст страданий. В твоем сердце довольно крови для любых мечей; смело иди им навстречу!

Быть может, читателя удивит картина, которую мы сейчас попытались написать, но мы свидетельствуем, что она верно изображает страстное чувство.

Иреней явился к Филиппу Бейлю, с которым доселе встречался только в театральном фойе, где взгляды их были точь-в-точь такими же, как взгляды всех людей на свете, другими словами, холодными и с виду равнодушными.

– Сударь,– заговорил Иреней,– возможно, вы ожидали, что рано или поздно я нанесу вам визит: вы не можете не знать о природе и силе чувства, привязывающего меня к Марианне. У вас есть передо мной преимущество, и, понимая это, любой здравомыслящий человек должен был бы отказаться от своих домогательств, но я не принадлежу к числу людей здравомыслящих – я принадлежу к числу людей любящих. Казалось бы, что когда вопрос поставлен таким образом, существует только один способ решить его; однако к этому способу я не прибегну Нет, нет, я не так глуп и не так неделикатен, чтобы добиваться преимущества с помощью вызова на дуэль. И не имеет смысла оправдываться в ваших глазах: несколько серьезных поединков охраняют мою честь и мое доброе имя.

Удивленный Филипп Бейль поклонился.

– Цель моего визита,– продолжал Иреней,– гораздо проще, а кроме того, она куда лучше согласуется с истинными законами чести. Цель эта заключается в следующем: я хочу спросить вас, думаете ли вы, что любите Марианну так же, как я люблю ее, и намереваетесь ли сделать для ее будущего и для ее счастья то, что намерен сделать я. Я понимаю, что вызываю у вас беспредельное изумление, но я понимаю также и то, что самые странные поступки избегают насмешек, коль скоро они совершаются с благими намерениями и с полным чистосердечием.

Итак, вот что я сделал бы для Марианны, если бы Марианна дала на это свое согласие: я немедленно расторг бы контракт, который связывает ее с этим эксплуататором, какой бы непомерной ни была неустойка; я оторвал бы ее от этой профессии, которая оскорбляет целомудрие, равно как и притупляет и извращает сокровенные чувства; наконец, хотя в настоящее время мне не разрешено осуществить мечту о браке, которую я лелеял целых три месяца, всю мою жизнь я всецело посвятил бы ей; я отправился бы вместе с ней за границу, я окружил бы ее роскошью – а сделать это для меня не составляет ни малейшего труда – и помог бы ей забыть прошлое: небеса, не столь непреклонные, сколь свет, сохранили сокровище, заключающееся в отпущении грехов. Я сделал бы это, сударь, и при этом я считал бы, что сделал не так уж много, ибо Марианна дорога мне почти так же, как моя честь.