Шарль Монселе - Женщины-масонки

В ночи раздался пистолетный выстрел.

– Что случилось? – спросил какой-то господин, высунув голову из окошка двухместной кареты, катившей по дороге от Экуана к Сен-Дени.

Кучер остановил карету и огляделся по сторонам.

Было около одиннадцати часов вечера.

Хотя местность здесь была ровная, луна освещала лишь густые и изменчивые клубы пара, вроде тех, что исходят с боков вспотевших лошадей.

– Так что же?– снова спросил господин.

– А вот что,– отвечал кучер,– я думаю, что выстрел раздался в доме госпожи Абади.

– А где этот дом?

– Вон там, с правой стороны,– сказал кучер, указывая кнутовищем на какую-то белую точку.

– Поезжай потихоньку и слушай.

В течение десяти минут карета медленно катилась по дороге.

Она остановилась неподалеку от нового уединенного дома, стоявшего у дороги.

Тут господин снова открыл окошко.

– Ты что-нибудь слышишь?

– Ничего не слышу.

– А в окнах не видно света?

– Нет.

– Значит, ты ошибся: звук выстрела раздался не здесь.

– Хм! Странно, однако! – пробормотал кучер.

– Что странно?

– Когда проезжает карета, собака всегда ласт. Сейчас она молчит.

– Ага! А за домом есть сад?

– Да, сударь, там большой сад; говорят, что госпожа Абади истратила на него уйму денег.

– А кто такая эта госпожа Абади?

– Старуха.

– А чем она занимается?

– Ничем она не занимается: она вдова коммерсанта. Это ее дом, и вот уже целый год, как она живет здесь.

– Но не живет же она одна, должно полагать?

– Конечно, нет, сударь; госпожа Абади обожает общество и принимает множество гостей, особливо дам. А кроме того, у нее есть служанка, не говоря уже о Франсуа.

– Франсуа?

– Это садовник.

– Едем! – приказал господин.– Ясно как день, что выстрел раздался не здесь. Поезжай!

И он решительно закрыл окошко.

Но карета не сдвинулась с места.

– Да поезжай же! – крикнул господин.– О чем ты думаешь?

– Я думаю,– отвечал кучер,– что с Франсуа я расстался в Экуане; он собирался, как водится, забежать в кабачок «Черная голова».

– Это меняет дело: собака не лает, садовник отсутствует… Но ведь есть еще служанка! Трогай, трогай!

Несмотря на это вторичное приглашение, кучер оставался недвижим.

– Послушайте, сударь!

– Что еще?

– На первом этаже кто-то тихонько открывает окно.

– Черт возьми!

– Голова мужчины… Он смотрит сюда… Он захлопывает окно… Теперь-то вы слышите шум в доме? Можно подумать, что по полу катятся яблоки.

– Верно! – сказал господин; на сей раз он выпрыгнул из кареты.

– Я же говорил вам!…

– Нужно узнать, что происходит.

– Что вы хотите сделать?

– Ты оставайся на козлах, а я постучусь в дверь.

Господин направился к дому; подойдя к калитке, он, казалось, призадумался, а затем вернулся к карете.

– Вы не стучали? – спросил кучер.

– Это лишнее: калитка открыта.

– Ого!

– Свистни, а затем щелкай кнутом до тех пор, пока я не войду.

– Так вы хотите войти, сударь?

– Ну разумеется!

– Одни?

– Ты же знаешь, что мои дорожные «игрушки» всегда при мне.

– Будьте осторожны!– покачав головой, сказал кучер.

– Если через десять минут ты меня не увидишь или не услышишь, можешь прийти за мной. Но бьюсь об заклад, что речь идет о сущих пустяках…

С этими словами господин двинулся вперед и подошел к садовой калитке госпожи Абади.

Он вошел в калитку и очутился во дворе.

Первое, обо что он споткнулся, был труп большой собаки.

– Дурной признак,– пробормотал он.

Он поднялся на невысокое крыльцо; здесь тоже дверь была приоткрыта.

Он толкнул дверь и вошел в дом.

В доме было совсем темно.

Однако мысль об отступлении даже не пришла ему в голову. Он лишь постоял несколько минут, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. Вскоре он различил лестницу, на которую падал слабый свет. В то же мгновение слух его поразил жалобный стон.

Он направился к лестнице и начал медленно подниматься, но на верхних ступеньках ноги его стали скользить, и он несколько раз вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. Он все понял, когда увидел на втором этаже разбитую и опрокинутую лампу; фитиль, лежавший в разлитом масле, отбрасывал этот умирающий свет, который и привел его сюда.

Стоны усилились и стали слышнее; они исходили из комнаты, расположенной в глубине дома. Господин проник в нее, перешагивая через опрокинутые стулья и разбросанные вещи.

Прежде всего он подошел к окну и раскрыл ставни настежь. Свет, ворвавшийся в окно и сейчас же отразившийся в зеркале, позволил ему разглядеть на камине два канделябра. Из одного канделябра он вынул свечу, вернулся на площадку и зажег свечу о лампу.

Зрелище, которое он увидел, привело его в ужас.

Посреди разграбленной спальни сидела привязанная к креслу женщина лет шестидесяти пяти или семидесяти; многочисленные красные пятна на ее ночной рубашке свидетельствовали о ранах, которые ей нанесли.

Рот ее был завязан платком.

Господин, поспешно развязывая платок, наклонился над нею. Глаза жертвы, страшно расширившиеся, сверкали каким-то странным блеском.

– Наверху… Наверху…

Это были первые слова, которые она вымолвила. Услышав их, он бросился вон из комнаты, но какой-то шум, раздавшийся в саду, заставил его изменить свое намерение. Два человека, ломая кустарник и опрокидывая горшки с цветами, убегали со всех ног.

Он взвел курок карманного пистолета и прицелился.

Пуля, вероятно, исчезла в саду, ибо минуту спустя он снова увидел обоих мужчин за оградой, на лошадях, и, прежде чем успел взвести курок второго пистолета, всадники скрылись из виду.

– Эх, растяпа! – сказал он себе.

Вернувшись в спальню, он увидел там кучера: кучер, привлеченный выстрелом, в ужасе стоял посреди комнаты.

– Господи, помилуй! Что здесь творится, сударь?

– Зажги вторую свечу и обойди весь дом сверху донизу, а я помогу этой несчастной женщине. Ступай скорее, а потом расскажешь мне обо всем, что увидишь.

– Хорошо, сударь.

Оставшись наедине с госпожой Абади, господин разрезал веревки, которыми она была привязана к креслу. Затем он осмотрел ее раны, но она грустно покачала головой. Госпожа Абади поднесла руку к горлу: она еле-еле могла говорить. После долгих усилий она попросила воды.

Пока она жадно пила, он разглядывал ее. Должно быть, когда-то госпожа Абади была очень красива, и до сих пор черты ее лица хранили выражение силы.

– Спасибо, сударь,– сказала она, возвращая ему стакан и, в свою очередь, глядя на него с величайшим вниманием.

– Вам лучше?

– Да… но для меня все кончено,– отвечала она с улыбкой.