Шарль Монселе - Женщины-масонки

– Марианны? – резко повторила г-жа д'Энгранд.

Ее глаза встретились с глазами маркизы де Пресиньи, которая улыбалась так, словно ожидала этого.

– Так вы Марианна?… Певица Марианна? -еще раз повторила г-жа д'Энгранд.

– Да, сударыня,– отвечала удивленная Марианна.

Как мы заметили прежде, Марианна встала; она уже намеревалась откланяться, когда г-жа д'Энгранд встала и заговорила с видом человека, принявшего определенное решение:

– Поступок моей дочери не заслуживает ничего иного, кроме простой благодарности; то, что она сделала для вас, она сделала бы ради любой другой особы. Заберите же вашу драгоценность, сударыня, заберите ее; вы не должны выпускать ее из своих рук.

И с этими словами, в которые она вложила все, чем можно оскорбить человека, не имея для этого другого средства, кроме голоса, г-жа д'Энгранд взяла курильницу из рук дочери и протянула ее Марианне.

– О! – прошептала Марианна, вздрогнув от обиды и удерживая готовые брызнуть слезы.

Снова усевшись в карету, которая привезла ее сюда, и прижимая платок к губам, Марианна всю дорогу от Пуэнт-де-Сюд до Тета клялась в вечной ненависти к надменному семейству д'Энграндов.

День уже был в разгаре. Шум голосов усилился, пушечные выстрелы возвестили о том, что праздник начался. Вдоль берега тянулись парадные кареты буржуа, которые явились сюда с первым поездом, и целые караваны купальщиков верхом на странного вида маленьких лошадках, которые шли по извилистым дорогам ланд Маразена и которые мели песок своими хвостами.

Если бы не обуревавшие ее тревожные чувства, Марианна, конечно, не удержалась бы и бросила бы взгляд на восхитительный, единственный в своем роде пейзаж, который ее окружал.

С одной стороны расстилались воды Аркашонского залива – просторная прихожая моря; с другой стороны простирались леса Тета, благоухающие смолой. Время от времени среди густых масс темной зелени взору открывались широкие аллеи, прорубленные во избежание пожаров, столь молниеносных и столь страшных в этом краю; дороги эти называются на гасконском наречии «bire-huc», что означает «отведи огонь». Однообразие однотонной, печальной зелени сосен порой нарушали красные побеги винограда и буйно разросшиеся кусты ежевики; кое-где показывались полузадушенные песком головки мака-самосейки и белой яснотки, и тогда цветовой контраст становился тем более очаровательным, что возникал совершенно неожиданно.

Когда же от этого зрелища взгляд обращался к редким домам, вырисовывающимся на голом берегу, можно было с удовлетворением отметить, что ни один из них еще не изуродовал себя теми «украшениями», которые ныне отвращают взоры на всех морских купаниях. Ни одного из тех «швейцарских домиков», которые словно сбежали с витрины кондитерской, никаких подражаний готическому стилю. Это были самые обыкновенные каменные жилые дома, немного мрачные, как и те края, где они стояли.

Место, известное под названием пляжа д'Эйрак, было центральным местом праздника; здесь было воздвигнуто нечто вроде амфитеатра, предназначенного для именитых граждан и платной публики.

Украшенные флагами мачты и разноцветные фонарики свидетельствовали о щедрости муниципалитета, проявляющейся одинаково на всей территории Франции. Купальщики и купальщицы уже заполнили скамьи амфитеатра; пестрые солнечные зонтики колыхались под ветром; золото соломенных шляп, которых здесь было множество, создавало впечатление волнующейся нивы. Что же касается тружеников, населяющих Тет,– смолокуров, пастухов, рыбаков,– то все они сгруппировались внизу, у подмостков и на песчаном берегу, ожидая спектакля, в котором большинство из них будет выступать в качестве актеров, и глядели на воды залива, изборожденные яликами, шлюпками, шаландами и ботами, которые должны были принять участие в состязаниях. Эта картина была одновременно и живописной, и величественной. В этих людях, почерневших от морского ветра и сгорбившихся от бурь, которые у берегов Гаскони страшнее, чем где бы то ни было еще, не следовало бы чересчур придирчиво искать красоту; но в них можно было найти неиссякаемую энергию, ловкость, силу. Привычка к труду и к опасности, жизнь в одном из самых суровых уголков земли в конце концов превратили этих людей из мятежников в весельчаков.

В ту пору в Тет-де-Бюше было всего-навсего три кабачка.

Есть на белом свете племена, которые никогда не развлекаются.

Напрасно также было бы искать здесь молодые женские лица; почти все женщины, будучи замужем за моряками, носили одинаковые черные платья, словно жили в вечном, тревожном ожидании вдовства. Будучи и сами морячками, они ходили, обнажив ноги выше колен; головы их были повязаны платками, концы которых завязывались надо лбом, а поверх платков, подобно гасильникам для свеч, были надеты соломенные шляпы с широкими бархатными лентами.

Перед регатой должен был состояться бег на ходулях – исключительно местное развлечение, заслуживающее описания.

Итак, мы до времени оставим одинокую, разъяренную Марианну на пути к «Гостинице для всего мира» и попросим у нашего читателя разрешения привести его на пляж д'Эйрак и показать ему бег на ходулях. И как знать, не встретим ли мы там кого-нибудь из действующих лиц этой истории?

Здесь было шестеро мужчин и четыре женщины, которых, выражаясь языком ипподромов, «пустили» в эти оригинальные «скачки». Женщины здесь принимают участие в спортивных состязаниях наравне с мужчинами. Итого было десять участников, десять «tchankas» – мы используем здесь наречие ландов, которое, возможно, поразило бы нас не меньше, нежели японский или китайский языки.

«Tchankas» – это люди, вставшие на ходули; «se tchanker» означает «встать на ходули».

Все десять «tchankas» были в костюмах, согласно традиции, одинаковых как для мужчин, так и для женщин, и состоящих из берета и шерстяного плаща, державшегося на плечах поверх застегнутого на все пуговицы камзола; ступни были голые, а ноги от ступней до колен были обернуты «camano», то есть мехом, обвязанным красными подвязками. Ходули были высотой в пять-шесть футов. Длинный шест служил третьей точкой опоры. На определенном расстоянии участники состязаний казались гигантскими кузнечиками. Но в этот момент поэтическая сторона странным образом теряла от этих черных костюмов и розовых плащей с капюшонами; только на ровных ландах нужно смотреть на «tchanka», неподвижно возвышающегося, похожего на одинокий треугольник, смотреть в тот час, когда он погружается в словно окровавленный вереск на горизонте, или же еще и тогда, когда, прислонившись к сосне, он спокойно вяжет чулки, охраняя стадо худых черных баранов.

Молчаливые, суровые, они привлекали к себе внимание с любопытством разглядывавшей их толпы, а между тем мысли их всецело были поглощены призом, который они собирались оспаривать друг у друга, призом, что и говорить, достаточно скромным: речь шла всего-навсего о двадцати франках – такова была награда, предназначавшаяся победителю. Но двадцать франков в глазах «tchanka» – это целое состояние!