Энтони Хоуп - Царственный пленник

– Я все думаю, когда же вы, наконец, решитесь заняться чем-нибудь, Рудольф? – проговорила жена моего брата.

– Дорогая Роза, – отвечал я, кладя на стол ложку, – зачем мне надо непременно заниматься чем-нибудь? Мое положение и так приятно. Моих доходов почти хватает на мои запросы (ничьих доходов никогда не хватает, как известно). Я пользуюсь определенным общественным положением, я – брат лорда Берлесдона и деверь милейшей особы, его жены.

Этого довольно!

– Вам двадцать девять лет, – заметила она, – и вы ничем не занимались, только…

– Шатался по свету? Правда. В нашей семье можно ничем не заниматься.

Последнее мое замечание было неприятно Розе, так как всякий знает (а поэтому можно напомнить об этом), что хотя она и хорошенькая и воспитанная женщина, но ее фамилия далеко не может равняться с фамилией Рассендилей. Кроме своих достоинств, она обладала большим состоянием, и мой брат Роберт имел достаточно мудрости, чтобы не придавать значения ее предкам. Что же касается предков, то следующее замечание Розы не лишено истины.

– Знатные роды часто хуже прочих! – сказала она.

После этого я погладил свои волосы: я хорошо знал, на что она намекала.

– Я так рада, что у Роберта волосы черные! – вскричала она.

В эту минуту вошел Роберт (он встает в семь часов и работает до завтрака). Он взглянул на свою жену, щеки которой разгорелись, и он ласково потрепал их.

– Что случилось, дорогая? – спросил он.

– Она недовольна моим бездельем и моими рыжими волосами! – сказал я обиженным тоном.

– Конечно, он не виноват в цвете своих волос! – снизошла Роза.

– Они иногда проявляют себя через несколько поколений, – сказал мой брат. – Тоже и нос. У Рудольфа и то, и другое сразу!…

– Я бы хотела, чтоб они не проявлялись! – продолжала Роза, все еще горячась.

– А мне они скорее нравятся, – заметил я, и, поклонился портрету графини Амалии.

У невестки вырвалось от нетерпения:

– Я бы желала, чтобы вынесли эту картину, Роберт! – сказала она мужу.

– Милая Роза! – воскликнул он.

– Небеса! – прибавил я.

– Тогда обо всем этом скорей бы забыли! – продолжала она.

– Едва ли! – глядя на меня, сказал Роберт и покачал головой.

– Но зачем же забывать об этом? – спросил я.

– Рудольф! – вскричала невестка, очень мило краснея.

Я рассмеялся и принялся снова есть яйцо. По крайней мере я отделался от вопроса, чем я должен заниматься. Для того, чтобы закончить спор и чтобы еще немного посердить свою строгую маленькую невестку, я прибавил:

– А мне даже нравится быть Эльфбергом!

Когда я обычно читаю книгу, то всегда пропускаю объяснения, но, начав сам писать, вижу, что должен разъяснить, почему моя невестка недовольна моим носом и волосами и почему я осмелился назвать себя Эльфбергом. Какой бы ни была знатная фамилия Рассендили в течение долгих лет, но никакая знатность не дает ей право на родство со знаменитой фамилией Эльфбергов или на принадлежность к этому королевскому дому. Какая может быть связь между дворцом в Стрельзау или Зендовским замком и домом №305 в Парк-Лэйне?

Итак – начну с признания, что расскажу о скандале, который леди Берлесдон так бы желала видеть позабытым. В 1733 году, в царствование Георга II, когда царил мир, а король и принц Велльский еще не были на ножах, английский двор посетил один принц, впоследствии известный истории под именем Рудольфа Третьего, короля Руритании. Принц был высокий, красивый молодой человек, отличавшийся (может быть, не в свою пользу, не мне судить) не совсем обыкновенным, длинным, острым и прямым носом и копной темно-рыжих волос, – короче, носом и волосами, которые отличали Эльфбергов с незапамятных времен. Он прожил несколько месяцев в Англии, где его принимали самым радушным образом, но уехал, оставив неблагоприятное впечатление. Он дрался на дуэли (все нашли, что он проявил большую порядочность, не считаясь со своим высоким положением) с одним господином, хорошо известным в современном ему обществе не только своими личными заслугами, но еще и как муж красавицы. На этой дуэли принц Рудольф был серьезно ранен и, едва оправившись, был ловко выпровожен посланником Руритании, который считал его беспокойным человеком. Его противник не был ранен на дуэли; но из-за того, что утро, в которое состоялся поединок, было сырое и холодное, он сильно простудился и не вынес болезни, умер через шесть месяцев после отъезда принца Рудольфа, не успев уяснить его отношений к своей жене, которая через два месяца после этого родила наследника титулу и поместьям фамилии Рассендилей. Эта дама и была та графиня Амалия, портрет которой моя невестка желала удалить из гостиной в Парк-Лэйне, а ее муж был Джеймс, пятый граф Берлесдон и двадцать второй барон Рассендиль, пэр Англии и рыцарь Подвязки. Что касается Рудольфа, он вернулся в Руританию, женился, взошел на престол, который его потомство по прямой линии занимает с того времени по сей день – с одним кратким перерывом. Если же пройти по портретной галерее в Берлесдоне, между пол-сотней портретов за два последних столетия можно видеть пять или шесть из них, включая сюда и шестого графа Берлесдона, отличающихся длинными, острыми, прямыми носами и массой темно-рыжих волос; у этих пяти или шести портретов глаза голубые, тогда как у Рассендилей, как правило, темные глаза.

Вот и все объяснение, и я рад, что окончил его. Грехи благородных семейств – довольно щекотливые темы, и, конечно, наследственность, о которой мы так много слышим, – самая тонкая предательница в свете; она смеется над тайнами и делает свои пометки между строками родословных.

Вероятно, вы заметили, что моя невестка, с отсутствием логики, должно быть, присущим ей (так как нам более не разрешается приписывать это отсутствие всему ее полу), говорила о цвете моих волос как об обиде, за которую я мог отвечать, спеша заключить из этих наружных признаков о моих внутренних качествах, в которых я готов заявить свою полную невиновность. Она ссылалась на это, чтобы упрекнуть меня и указать на бесполезную жизнь, которую я вел. Как бы там ни было, я испытал удовольствия и приобрел познания. Я окончил школу и университет в Германии и говорю по-немецки так же хорошо, как и по-английски; я прекрасно знаю французский язык; я имею понятие об итальянском и испанском языках; я фехтую хорошо и стреляю без промаха; я езжу верхом на всем, на чем можно ездить; и голова моя одна из самых хладнокровных, несмотря на свою огненную покрышку. Если вы все же скажете, что я должен проводить время в полезном труде, мне нечего отвечать, кроме того, что моим родителям нечего было завещать мне две тысячи фунтов стерлингов ежегодного дохода и дух бродяжничества.