Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка

– Обещаю вам быть нем как рыба, милый Ладранж! Но серьезно, вы доходите до крайностей в ваших страхах за прошлое и опасениях за будущее! Хоть бы это например: требовала ли ваша честность, чтобы вы отдали на благотворительные учреждения департамента эти сто тысяч экю, доставшиеся после вашего дяди Ладранжа? Следовало ли вам лишать ваших детей состояния, достававшегося вам по праву? Черт возьми! По мне так это уж излишняя щепетильность! Положим, что это отречение чрезвычайно возвысило вас в общественном мнении, и взамен того со всех сторон вам предлагают всякого рода почести и места; но согласитесь, что платить сто тысяч экю за уважение, на которое и без того имеешь право, -слишком дорого!

– Командор, – горячо заговорил Даниэль. – Мог ли я решиться обогатить эти чистые, невинные создания состоянием, отнятым у негодяя, служившего стыдом и ужасом целому поколению!… Между тем, я всегда сожалел чрезвычайно, что громко не мог объявить о причине этого наружного только великодушия с моей стороны, и, таким образом, невольно присваивал себе общую благодарность и похвалы, которых, в сущности, вовсе не заслуживал. Кроме моего семейства, вы единственный человек в мире, знающий настоящую причину этого бескорыстия.

– И я не выдам вашу тайну, Ладранж! Правду говоря, когда я еще был на службе, то могло представиться какое-нибудь непредвиденное обстоятельство, могущее вынудить меня раскрыть эту тайну, теперь же, когда я стал частным человеком, сам черт не вызовет ее у меня.

– Оставим это, – ответил Даниэль, видимо, недовольный, – поговорим лучше о другом, Вассер… Как вам нравится эта славная Рамсейская ферма, оставленная моим несравненным другом Леру моему Генриху, его крестнику?

– Действительно великолепное имение, – ответил командор, оборачиваясь и разглядывая величественные строения, – много есть замков, не стоящих этой фермы, в том числе и ваша Меревильская руина, Ладранж!… Да, ваш мальчуган счастливчик, честное слово! И старый Леру, оставивший после себя, говорят, состояния на двадцать миллионов, вознаградил его за потерю тех ста тысяч экю…

– Эта добрая душа всегда увеличивала цену услуги, оказанной мной ему когда-то, – ответил Даниэль, – и я не решился отказаться за своего сына от такого царского подарка; теперь мне хочется из этого громадного поместья сделать ресурс благосостояния всего края. Земледелие, этот неиссякаемый источник народного богатства, с некоторых пор оставался здесь в пренебрежении; я употребляю теперь все усилия, чтобы восстановить его в здешнем околотке, вот послушайте, Вассер, какие у меня есть планы и что я хочу сделать.

И он с увлечением принялся перечислять сделанные уже им улучшения, а также и те, которые предполагал сделать для эксплуатации Рамсейских земель. Предмет этот не совсем-то приходился, казалось, по вкусу слушателю, командор поворачивался направо и налево, гримасничал, поддразнивал детей, продолжавших весело порхать около него, но Даниэль, не желая допустить Вассера возвращаться к тяжелому для себя разговору, а также, может быть, и от самого себя отогнать грустные, только что вызванные воспоминания, упорно продолжал перечислять все предполагаемые им осушения, орошения, плантации и рубки лесов.

Он еще не кончил, как веселые крики детей дали знать о появлении новой личности. В этом месте аллея перерезывалась проселочной дорогой, шедшей в соседнюю деревню. Высокий толстый поселянин ехал в эту деревню; а мальчик с девочкой, тотчас же узнав в нем соседнего фермера, весело кричали ему свои детские приветствия.

– Это папа Клошар! Здравствуйте, папа Клошар! Когда же мы пойдем к вам кушать творог со сливками и землянику?

Старик казался весьма озабоченным и печальным, несмотря на то, при виде этих розовеньких, веселеньких, улыбавшихся ему рожиц, лицо его прояснилось и, остановившись, он дружески заговорил со своими маленькими приятелями. Окончив с ними, он собирался уже пришпорить своего лошака и продолжать путь, как увидел в аллее приближавшихся Ладранжа и Вассера.

Деревенская вежливость, налагающая на личностей обязанности не хуже политики, не дозволяла ему уехать, не дождавшись богатейшего владельца в стране и не обменявшись с ним несколькими приветствиями, несколькими словами о погоде, об уборке хлеба и тому подобное. А потому Клошар, несмотря на все нетерпение достигнуть скорее цели своего путешествия, остановился опять, и как только гуляющие подошли поближе, почтительно снял свой бумажный колпак.

– Каково поживаете, Клошар? – спросил Даниэль дружеским тоном. – Что поделывается на Рошеморе? Вы, кажется, очень спешите куда-то? Ваш бедный лошак из сил выбился.

– Дело тут в том, – пробормотал Вассер, – что ездок был бы более в силах тащить лошака, чем лошак ездока…

Но мужичок, не обратя внимания на это замечание и глубоко вздохнув, ответил Даниэлю:

– Вы очень добры, господин Ладранж… Знаете, дни идут за днями и не похожи бывают один на другой… Да, я в большом горе, господин Ладранж, у нас в семье случилось несчастье. – И он снова так вздохнул, как будто бы простонал.

– Что такое? Разве госпожа Клошар?…

– Она-то здорова, благодарю вас; без того уж потеря слишком велика.

– Так кто-нибудь из ваших детей…

– Нет, нет, сударь! Сохрани их Бог, не менее того большое несчастье…

– Но что же такое, наконец, у вас случилось, бедный мой Клошар?

– Ах, господин Ладранж! Никто не поверит, чтоб в один день смерть могла бы похитить столько жертв, а все-таки шесть самых красивых, самых сильных и самых здоровых.

– Как? Шесть человек умерло… В один день?

– Ах, сударь, не о людях идет речь, а о коровах моего тестя, которого это обстоятельство разорит совсем.

Услыхав причину такой глубокой печали, Ладранж насилу удержался от нетерпеливого движения, Вассер же, не стесняясь, пожав плечами, довольно громко произнес:

– Дурак.

Клошар, убитый своим горем, казалось, и не слыхал этого.

– Да, господин Ладранж, – продолжал он жалобно, -это как я вам сказал, шесть коров, из которых худшая стоила сто экю… Но, как честный человек, скажу – продолжал он, сердясь и указывая концом своей палки на деревню, – негодяй, сделавший нам эту штуку, поплатится и, попадись он мне теперь под руку, уж я расправлю ему кости. Бедные коровы!

– Как? – спросил Даниэль, считавший своей обязанностью принять участие в горе своего соседа, – неужели это несчастье следствие чьего-нибудь недоброжелательства?

– Да, сударь, да! Там в деревне уже несколько дней обретается какой-то кочующий ветеринар. Все говорили, что он чудесно лечит больной скот, я и поверил этому, а он – вор, разбойник, лгун, которому следовало бы на гильотине голову отрубить. Вот вчера мой тесть и сказал мне, Клошар, у нас шесть коров невеселы, ничего не едят, не спят, думается мне что они больны; сходи-ка ты к этому, говорят, доктору, попроси чего-нибудь, чтобы полечить наших коров, что будет стоить, заплатим. Хорошо, говорю, я схожу. И действительно, пошел и нашел я этого длинного дурака, назвавшего мне по латыни болезнь моих коров; после долгих переговоров дал он мне пакет с лекарством, стоящий три экю; это очень дорого, но что же было делать? Надо быть добрым к скотинке. Вот я и вернулся в Рошемор, отдал пакет тестю, чтобы тотчас же он дал коровам, и немного спустя что ж я вижу? Лежат мои бедные коровушки на соломе, не шевелясь; это меня точно ошпарило, дотронулся я до них, ни одной уже нет, все околели… Так вот как!…