Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка

Между ними сидел рослый мужчина со зверским лицом; важно покуривая трубку, он вместе с тем проповедовал своим питомцам необходимость воровать и от времени до времени понукал их выпить по рюмке водки.

Человек этот, замечательный своими черными волосами, заплетенными назад в косу, черной бородой и кожаными штанами, был Жак де Петивье, учитель ребятишек, находившихся в шайке. Воспитанники его, из которых некоторые были с прелестными, хотя уже бледными и увядшими личиками, слушали его с напряженным вниманием, перемешанным со страхом. Предмет, возбуждавший этот страх, была, конечно, кожаная плеть, висевшая за поясом у этого профессора воровства и убийств и которую он, казалось, любил пускать в дело. По стенам на досках лежали узлы и холщовые мешки, то была добыча, делить которую ожидали только атамана. И не трудно было на всех этих предметах, добытых в последнюю ночь, найти много пятен крови.

В подполье было так дымно, что у вошедшего со свежего воздуха могла закружиться голова, потом эти слизистые своды, расставленные плечи, зверские физиономии, ругательства, хохот, все это вместе составляло такое ужасное целое, что невольно вспоминался Дантов ад.

В этом притоне разбойников, имевших своим атаманом Бо Франсуа, мы встретим много уже знакомых читателю личностей. Во-первых, Ружа д'Оно, сидевшего в стороне около камина и углубленного по обыкновению в свои мрачные думы; костюм его и на этот раз хотя менее богатый, но все же был чрезвычайно нарядный; но его рыжие волосы беспорядочными прядями прилипли к его мокрому лбу, а лохмотья кружевного жабо болтались по малиновому бархатному жилету с золотыми пуговицами.

Молча, с блуждающими глазами, он не обращал никакого внимания на сарказмы Борна де Жуи, ходившего по обыкновению около него с трубкой во рту и стаканом водки в руках.

На другом конце стола сидела молодая женщина, несчастное существо в лохмотьях с голыми расцарапанными ногами и какой-то рваной тряпкой на голове, и жадно ела; возле нее на скамейке лежал узелок, составлявший все ее имущество, завязанное в дырявый платок. Читатель, верно, угадал в ней Греле, дочь честного фермера Бернарда. Она казалась все еще мало привыкшей к этим собраниям, и видно было, что только крайность вынуждала ее, превозмогая отвращение, оставаться в этом месте.

От времени до времени она оставляла еду, чтобы поцеловать ребенка, лет восьми или девяти, или улыбнуться ему. Мальчик этот был ее сын, нищенски одетый в холщовую рубашку и штаны. На его умненьком и кротком личике видна была тоже радость, между тем как эту радость, видеть мать после долгой разлуки, сильно смущал страх, производимый на него присутствием тут Жака Петивье, на которого он часто и робко взглядывал.

Наконец, в самом темном углу подвала, отдельно от всего общества, неподвижно сидела женщина, вся закутанная в большой черный плащ, и спокойно выжидавшая времени обратить на себя внимание.

Вышедший за несколько минут перед тем из прелестного и мирного домика меревильских дам, Бо Франсуа без удивления и без отвращения вошел в этот грязный притон. Отправив тотчас же Дублета к его стряпне, он смело и твердо вошел в собрание.

Увидав его, большая часть присутствующих встала, разговоры смолкли; но ни одна шапка не приподнялась с головы, ни одна рука не протянулась к нему. Эти люди были выше предрассудков вежливости. Он тоже никому не поклонился, но, узнав в толпе тех, кого искал, выразил удовольствие.

– А, ты здесь, Руж д'Оно, и ты тоже, Жак Петивье, -проговорил он торжественно, усаживаясь на деревянный обрубок, – вернулись уж, и шкуры целы, славно! Ну, что ж успели? Каждый из вас должен мне дать подробный отчет в экспедиции, которой руководил…

Прежде ты, Руж д'Оно, рассказывай, как смастерил ты дело на Сент-Авинской мельнице.

И потревоженный в своих думах Руж д'Оно только медленно поднял голову, видимо, не сознавая еще, чего от него требуют. Борн де Жуи весело подскочил.

– Очень добрые вести, Мег! – вскричал он, – Руж д'Оно с товарищами принесли из Сент-Ави пятнадцать тысяч франков, мешок с драгоценностями, не считая белья и других вещей… Но, как вы и сами видите по расстроенной фигуре Ле Ружа, там было много работы.

– Так и ты, Борн, был в деле?

– Нет, но…

– Уж я думаю, – сухо перебил его Бо Франсуа. – Что ж ты, Ле Руж, о чем так задумался?

Вынужденный наконец отвечать, Руж д'Оно растерянно проговорил:

– Надобно там было согреть старую бабку… а так как маленькая девчонка все плакала, то я ее задавил.

Послышался новый взрыв хохота Борна.

– Что за черт! Расскажи ж наконец, как дело было? -спросил еще раз Бо Франсуа.

Руж д'Оно еще раз постарался поивести свои мысли в порядок.

– Постойте, постойте, – пробормотал он, – слуга, хотевший защищаться, был повален с широкой раной на шее, а кровь-то текла, текла… и везде, и везде кровь!

– Кровь!… Ай-ай, кровь! – вскричал Борн де Жуи.

– Ну, Руж д'Оно опять за свои бредни, значит, от него толку теперь не добьешься, – нетерпеливо топнув ногой, проворчал Бо Франсуа, – надобно подождать. Ну, а ты, Жак? – обратился он к школьному учителю, – что ты сделал на большой дороге?

Ни один мускул не шевельнулся на лице Жака Петивье и грубым, жестким голосом он ответил:

– Я остановил дилижанс из Рамбулье и отнял у путешественников тысяч двадцать франков… Со мной были Грандрагон, Сан-Пус, Марабу, Борн де Мане и маленький Ляпупе, мой ученик, ведший себя отлично.

– Ладно! Вот это называется отвечать толково; есть у нас раненые?

– Грандрагон ранен в плечо, что заставило нас оТнести его к одному из окрестных Франков; но зато мы хорошо отомстили, кроме того плута, выстрелившего в Грандрагона, мы убили еще двух, пытавшихся сопротивляться.

– Ну, тут все в порядке… Дело это хорошо ведено, честное слово, Ле Руж не так хорошо успел… Опускается нынче наш Ле Руж, со своими бабьими нежностями!

Упрек этот вывел наконец Ле Ружа из оцепенения и даже разом поднял его с места.

– Я опускаюсь? Я? Чертовское сонмище! Что за важная штука остановить дилижанс и убить защищающихся путешественников? Но вот дело: жечь несчастную, рыдающую старуху или задавить бедного плачущего ребенка! Посмотрел бы я на кого-нибудь из вас в этом деле. А! Я опускаюсь! Ну так, Мег, вот что, поручите мне первое же дело, где будет работа, и тогда посмотрите, опускаюсь ли я? Ручаюсь, что между вами не найдется разбойника свирепее меня.

И лицо его в это время пылало, а из тусклых глаз положительно лились слезы стыда. (Следует напомнить читателю, что описываемый нами характер Ружа д'Оно исторически верен. У нас перед глазами документы из этого процесса, где говорится, что негодяй этот находил особенное удовольствие перед судом обвинять себя в ужасных, небывалых даже преступлениях и увеличивать те, в которых он в самом деле был действующим лицом.) Бо Франсуа, ожидавший этой свирепой выходки, улыбался только, помахивая своей тросточкой.