Вальтер Скотт - Певерил Пик

Эмпсон начал наигрывать известную мелодию, но, верный своему намерению, нарочно брал фальшивые ноты. Король, обладавший прекрасным слухом, тотчас это заметил.

— Эй, сударь! — закричал он. — Неужели ты с утра успел напиться? Или ты смеешь подшучивать надо мной? Ты думаешь, что рожден только отбивать такт? Смотри, как бы я не отбил этот такт на тебе самом!

Одного намека было достаточно, чтобы Эмпсон постарался восстановить свою высокую и вполне заслуженную репутацию. Но музыка не производила ни малейшего впечатления на Фенеллу. Прислонясь к стене, бледная как смерть, она оставалась неподвижною; руки бессильно повисли, и только тяжёлое дыхание да слезы, текущие из полузакрытых глаз, свидетельствовали о том, что она жива.

— Что за дьявольщина! — вскричал король. — Какой злой дух околдовал здесь всех сегодня? Обе девицы ведут себя как одержимые. Полно, малютка, развеселись! Что, черт побери, превратило тебя в одну минуту из нимфы в Ниобею? Если ты и дальше будешь так стоять, то совсем прирастешь к мраморной стене. Эй, Джордж, скажи, пожалуйста, не пустил ли ты стрелы и в эту сторону?

Но не успел ещё Бакингем ответить, как Джулиан бросился перед королем на колени, умоляя выслушать его и обещая за пять минут всё объяснить.

— Эта девушка, — сказал он, — давно служит графине Дерби. Она глуха и нема.

— Что за враки! — закричал король. — И так хорошо танцует? Нет, даже весь Грэшемский колледж не заставит меня этому поверить.

— Я и сам до сегодняшнего утра не предполагал, государь, что она умеет танцевать, — сказал Джулиан. — Однако позвольте мне, сэр, передать вам прошение графини Дерби.

— А кто ты сам, молодой человек? — спросил король. — Хотя все подданные королевства, носящие юбки и корсажи, имеют право говорить со мною и требовать ответа, я не думаю, чтобы они были вправе домогаться аудиенции не лично, а уполномочив на то чрезвычайного посланника.

— Я Джулиан Певерил из Дербишира, государь; сын Джефри Певерила из замка Мартиндейл, который…

— Сын старого вустерского храбреца? — воскликнул король. — Черт побери, я хорошо его помню, но с ним что-то случилось. Он умер или по крайней мере очень болен?

— Ему очень плохо, ваше величество, но он не болен. Его заключили в тюрьму по ложному обвинению в участии в заговоре.

— Так и есть, я знал, что с ним что-то случилось, — сказал король. — Но, по правде говоря, не знаю, как помочь этому храброму кавалеру. Меня самого готовы считать участником заговора, хотя и говорят, что главная цель его — лишить меня жизни. Если я хоть пальцем пошевелю для спасения кого-нибудь из заговорщиков, меня самого обвинят в измене. Бакингем, ты как-то связан с теми, кто придумал или только пустил в ход этот прекрасный государственный механизм; будь добр на этот раз, хоть тебе это и не по нутру, похлопочи за нашего старого вустерского приятеля, сэра Годфри. Ты не забыл его?

— Нет, государь, — ответил герцог, — потому что никогда не слышал такого имени.

— Его величество хотел сказать — «сэра Джефри», — заметил Джулиан.

— Даже если бы его величество изволил сказать «сэра Джефри», мистер Певерил, я всё равно ничего не мог бы сделать для вашего отца, — холодно ответил герцог. — Он обвиняется в государственном преступлении; а в подобном случае британский подданный не может ждать покровительства ни от короля, ни от пэра; его осуждение или оправдание будет зависеть от бога и законов нашей страны.

— Да простит тебе небо такое лицемерие, Джордж! — вскричал король. — Лучше слушать черта, проповедующего веру, нежели тебя, когда ты проповедуешь любовь к отечеству. Тебе не хуже меня известно, что народ сходит с ума от страха перед бедными католиками, хотя их приходится по два на каждые пятьсот протестантов; и что общественное мнение так взволновано новыми россказнями о заговоре и каждодневных ужасах, что люди уже не отличают истину от лжи, как те, кто говорит во сне, не знают грани между бредом и разумной речью. Долго терпел я это безумие; видел кровь, проливаемую на эшафотах, и не смел противиться, страшась тем только усилить народную ярость; мне остается лишь молить бога не взыскать с меня или с моих потомков за гибель невинных жертв. Я не хочу далее плыть по течению, — честь и разум повелевают мне остановить его. Я буду впредь действовать как монарх и спасу народ от несправедливых дел даже вопреки его воле.

Карл возбужденно шагал по комнате и высказывал эти необыкновенные мысли с необыкновенным жаром и силою; после минутного молчания герцог с мрачным видом сказал ему:

— Государь, вы говорите как подобает истинному королю; но не так, простите меня, как подобает королю английскому.

В эту минуту Карл остановился у окна, выходившего на Уайтхолл, и взор его невольно устремился к роковому судну Бэнкуетинг-хауса, откуда его несчастного отца повели на эшафот. Карл был от природы — или, вернее сказать, в существе своём — человеком храбрым; но, проведя всю жизнь в неге и забавах, привыкнув считаться больше с обстоятельствами, нежели со справедливостью, он уже не способен был сознательно избрать такую мученическую кончину, какою завершилось царствование и жизнь его отца. И потому одна эта мысль, как дождь, который гасит чуть мерцающий огонь маяка, сразу подавила возникшее было у него намерение. В другом человеке такое замешательство показалось бы нелепым, но Карл даже и в этом положении не лишился своего достоинства и величия, столь же естественных для него, как добродушие и спокойствие.

— Это дело должен решать совет, — сказал он, посмотрев на герцога. — А вы, молодой человек, — добавил Карл, обращаясь к Джулиану, — будьте уверены, что отец ваш найдет защитника в своём государе: я сделаю для него всё, что позволят мне законы.

Джулиан хотел уже удалиться, когда Фенелла, бросив на него выразительный взгляд, сунула ему в руки листок бумаги, на котором было наскоро нацарапано: «Пакет! Отдайте ему пакет».

Джулиан заколебался, но, вспомнив, что глухонемая часто передавала ему приказания графини, решил подчиниться.

— Государь, — сказал он, — позвольте вручить вашему величеству вверенные мне письма графини Дерби. Они уже были у меня похищены однажды, и я не надеюсь доставить их по назначению. Поэтому я и передаю их вам с уверенностью, что они докажут невиновность их автора.

Король взял письма с явной неохотой и покачал головою.

— Вы взяли на себя опасное поручение, молодой человек, — сказал он. — Подобных посланцев нередко лишали жизни, чтобы завладеть бумагами. Но я их беру. Миссис Чиффинч, дайте мне воск и свечу. — Он вложил письма графини в другой конверт. — Бакингем, — продолжал он, — ты свидетель, что я не читал этих писем до представления их в совет.