Александр Дюма - Ущелье дьявола

Однажды утром кормилица подала ей письмо.

Христина вскрикнула, взглянув на конверт.

Письмо было от Юлиуса.

Два часа она не решалась вскрыть его. Но, наконец, одно соображение успокоило ее: письмо было из Нью-Йорка. Следовательно, Юлиус еще был там, потому что иначе ему не стоило бы и писать. Если бы он думал вернуться, то он приехал бы раньше письма.

У нее немного отлегло от сердца.

Но и это облегчение было для нее новой мукой.

— Вот до чего я уже дошла, — думала она. — Я начинаю радоваться тому, что Юлиус не возвращается.

Она вскрыла письмо.

Действительно, Юлиус писал, что он должен остаться в Нью-Йорке еще на несколько недель. Он доехал благополучно. Радость, которую доставил дяде Фритцу его приезд, подействовала благотворно на здоровье больного. Однако, доктора не смеют еще надеяться на благополучный исход. Лишить же своего дядю утешения видеть родного племянника, да еще приехавшего с его родины, равносильно смертному приговору. Поэтому Юлиус вынужден продолжить их разлуку, столь тяжкую для него.

Но он все-таки не останется ни минуты сверх того, что требует от него долг человеколюбия. В Ландеке он оставил душу свою и просто умрет от тоски вдали от Христины и Вильгельма. Чувствовалось, что он писал сдержанно только из боязни опечалить Христину, но в действительности он сам несказанно страдал от разлуки с любимой женой.

Христина, благодаря этой отсрочке, почувствовала некоторое облегчение и начала спокойнее переносить свои мучения.

Но время идет и в страданиях. Дни проходили за днями.

В конце декабря барон приехал навестить свою невестку и пробовал уговорить ее переехать к нему, хотя бы на эти три дождливые и снежные месяца. Но она, как и в первый раз, отказалась наотрез.

Она объяснила это нежелание своим грустным настроением по поводу долгого отсутствия Юлиуса.

Барон нашел ее сильно изменившейся. Да она и сама призналась, что ей все как-то нездоровилось.

— А, так вот в чем дело! Я угадал? — спросил с улыбкой барон.

— Нет, нет! Вы ошибаетесь, батюшка! — выговорила она через силу, бледнея и с внутренней дрожью.

Она скрывала от всех свою беременность. Она решила скрывать ее как можно дольше. Зачем? И сама не знала. Ей все почему-то хотелось выиграть время.

Одна Гретхен знала ее тайну. Но она была опасной наперсницей, ввиду своих постоянных галлюцинаций и лихорадочного бреда.

Барон вернулся обратно в Берлин, а Христина снова впала в свое отчаяние. Время от времени она получала письма от Юлиуса, который все еще должен был откладывать свой отъезд из-за болезни дяди. Она делала над собой неимоверные усилия, чтобы и со своей стороны написать ему несколько коротеньких, грустных строк, тщательно умалчивая о своем положении. Она возлагала надежду на бога, что он, так или иначе, окончит эту драму.

Так прошла зима.

В середине апреля грустное событие дало страданиям Христины новое направление.

Вильгельм опасно заболел.

Старик доктор из Берлина жил в замке. Первые две недели болезнь не вызывала серьезных опасений.

Христина не спала ночей, ухаживая за этим дорогим существом с любовью, со страстью, с самоотверженностью матери, которой ребенок ее стоил дороже самой жизни.

Но вскоре положение больного резко изменилось к худшему. На этот раз медицина оказалась бессильна. К старому опытному доктору вызваны были на консультацию трое или четверо его коллег, самых известных докторов из Франкфурта и Гейдельберга. Но все усилия оказались напрасными.

На двадцать пятый день своей болезни Вильгельм скончался.

Когда доктор объявил страшную весть Христине, которая несколько дней тому назад была уже подготовлена к этому событию, она не сказала ни слова, а только взглянула на часы.

Было четверть первого пополуночи.

— Так и есть, — прошептала Христина. — Как раз час проклятой сделки. Он должен был умереть не иначе, как в этот час. То была адская сделка, которую господь не мог простить.

И она повалилась на колени у колыбели, чтобы прильнуть губами еще раз к холодеющему трупику.

Вероятно, она слишком сильно ударилась коленями о дубовый паркет, так как ей показалось, что у нее что-то оборвалось внутри, и она почувствовала какую-то внутреннюю дрожь.

— Неужели начинается? — промелькнуло в ее уме, и она смертельно побледнела. — Ничего нет невероятного: идет уже восьмой месяц.

В то время как она, дрожа всем телом, старалась встать на ноги, в комнату вошел барон, который поспешил приехать, получив от доктора извещение об опасном положении ребенка.

В руках у него было письмо.

— Вы опоздали, батюшка, — сказала Христина, указывая рукою на ребенка. — Он только что скончался.

— Но я несу тебе утешение, дорогая моя дочь: Юлиус едет домой!

Христина быстро вскочила на ноги.

— Юлиус! — воскликнула она и стала бледнее трупика ребенка.

— Вот, прочти, — сказал барон. И он подал ей письмо.

Юлиус писал, что дядя Фритц скончался. После похорон он немедленно выезжает. В Ландек он прибудет 15 мая. Было 13 мая.

— Какое совпадение! — успела проговорить Христина. И упала навзничь.

В то время, как все эти страхи и мучения волновали сердце женщины, в Европе происходили крупные события, имевшие мировое значение.

Наполеон после долгих колебаний собрал огромную армию и объявил войну России. 9 мая он выступил из Парижа, чтобы начать достопамятную войну 1812 года, и в то самое время, когда Христина с отчаянием спрашивала себя, что сделает теперь с ней судьба, пораженный мир ожидал, как будет решать Наполеон судьбу целых государств.

11 мая император прибыл в Майнц, где 12-го он производил смотр войскам, осмотрел укрепления и принимал великого герцога Гессен-Дармштадского.

В ночь с 12 на 13-е состоялся совет Тугендбунда в потайном зале двойного замка.

На этот раз присутствовали те семеро, которые были на первом собрании.

Они были все в масках, хотя никого, кроме них, в зале не было.

Как только они уселись вокруг стола, председатель обратился к собранию с речью:

— Друзья и братья, — сказал он. — Я приступаю к делу без всяких предисловий, так как время не ждет. Вы сами видите, что все, как назло, идет наперекор нам. Мы ожидали того дня, когда Наполеон снова начнет войну, рассчитывая на то, что наши принцы не пропустят такого удобного случая, чтобы отрешиться от всяких дрязг и ссор и вонзить шпагу в грудь врага. И вдруг оказывается, что мобилизацию армий, которую мы все считали за сигнал к поголовному восстанию, Наполеон объявил в чудовищных, неслыханных размерах, и немецкие принцы идут не против него, а заодно с ним. Поражение под Ваграмом, Йеною и Мадридом увеличивают собой численность победителей, объявляющих поход на Россию. Наполеон захотел, чтобы наши короли воздавали ему почести по пути его следования, и, разумеется, ни один из них не преминет исполнить этот приказ. Таким образом, явившись в Дрезден, он составит себе двор из коронованных особ. Саксония, Вюртемберг, Австрия, Пруссия, Бавария и Неаполь наперебой будут оспаривать друг у друга честь стать в ряды покорной и блестящей его свиты. Вот до какого унижения мы дошли! Это касается королей. Теперь посмотрим, что делается с народом.