Александр Дюма - Ущелье дьявола

Во время всех этих событий, происходивших в Ашафенберге, Самуил излагал семерым в подземелье замка планы и средства своего покушения.

— Теперь одиннадцатый час в начале, — сказал Самуил. — В эту минуту, господа, Наполеон уже умер, империя разрушена, Германия свободна.

— Вы молчите? — продолжал Самуил. — Вы, как будто, в нерешительности? Или вы не одобряете моего поступка?

— Фридрих Стапс и тот колебался, — сказал один из семерых.

— Жалкое сомнение! — возразил Самуил, пожимая плечами. — Да где же это видано, чтобы генерал сам стрелял на войне? К тому же мне сдается, что и хваленое провидение ваше действует ничуть не лучше меня, и что оно со всеми нами обращается так же, как я с Трихтером. Он употребляет нас для выполнения своих предначертаний и ни чуточки не задумывается прихлопнуть нас, когда наша смерть необходима ему по высшим соображениям. Я сделал то же самое. Я пожертвовал моим другом Трихтером. Из пропойцы я преобразил его в мученика. Не думаю, чтобы он от этого что-либо потерял. Прочь же все эти детские страхи! Довольны ли вы мною, наконец?

— Весь твой поступок целиком ложится на твою совесть. Но, если ты в самом деле освободил Германию, то, увидев результат, родина и Тугендбунд вознаградят тебя по заслугам. Когда же мы получим известие?

— Теперь разъезжающий по Неккару должен уже быть на дороге сюда. Подождем.

Они с тревогой продолжали ожидать… В час раздался звук колокольчика.

— Это он, — сказал Самуил. И он пошел открывать дверь.

— Реймер вошел медленной и размеренной походкой. Лицо его было серьезно.

— Ну что? — спросили все в один голос.

— Вот что я видел, — сказал Реймер. — Я пунктуально выполнил ваши приказания, переданные мне Самуилом Гельбом. Я не расставался с Трихтером до того самого момента, когда он подал Наполеону прошение. Император велел Трихтеру последовать за собой во дворец принца-примаса.

— Чудесно! — воскликнул Самуил.

— Подождите, — остановил его Реймер. — Так как я что-то не заметил, чтобы Трихтер вышел, то я стал бродить около дворца, отыскивая возможность проникнуть внутрь, как вдруг увидел, что с черного хода двое людей вынесли покрытые носилки и направились с ними в сторону больницы. Я последовал за этими людьми. В то время, как ветер поднял край покрова, из-под него мелькнула рука. На этой руке я узнал перчатку Трихтера. Я обратился с расспросами к сторожу больницы. Он мне сказал, что он сейчас занес в список умерших какого-то неизвестного человека, которого приказано предать земле в тот же вечер.

— Трихтер умер! — перебил Самуил, бледнея. Прибывший продолжал:

— Я снова вернулся ко дворцу. В ту минуту, когда я приближался к нему, я увидел, что император и императрица сели в коляску и поехали по направлению к Вюрцбургу, сопровождаемые торжественными криками несметной толпы.

Затем последовало глубокое молчание. Не оставалось ни малейшего сомнения в полной неудаче попытки Самуила.

— Хорошо, — заметил председатель Реймеру. — Теперь ты можешь удалиться.

Тот поклонился и вышел.

— Самуил Гельб, — сказал глава. — Видно, бог сильнее тебя. Ты только умертвил своего друга. Наш совет тебе — постарайся как можно скорее уехать отсюда подальше.

И обратившись к своим товарищам в масках, он прибавил:

— И сами мы, господа, хорошо сделаем, если разъедемся в разные стороны.

Затем семеро ушли, оставив Самуила, который стоял онемевший и как бы пораженный громом.

Полчаса спустя Самуил ехал легкой рысцой по дороге в Гейдельберг.

Он ехал, не спеша, так, как обыкновенно едут домой, а не стараясь скрыться.

Подъезжая вечером к своей гостинице, он встретил на пороге ожидавшего его старого слугу.

Он взглянул на него и припомнил, что это был человек, лет двадцать пять служивший у барона Гермелинфельда.

— Что тебе надо, Тобиас? — спросил он слугу.

— Господин Самуил, — ответил тот. — Господин барон Гермелинфельд приказал мне поспешить к вам. Он не написал по известной причине, что он велел передать вам, но он поручил мне сказать вам слово в слово то, что он сам мне сказал, причем предупредил меня, что мне самому в это вникать не следует и что даже я хорошо сделаю, если по передаче вам его слов, тотчас же позабуду их.

— Говори, — сказал Самуил.

— Итак, господин барон приказал передать вам следующее:

«Я был в Ашафенбурге, я все знаю, я могу все доказать, вы в моих руках и, если в течение двенадцати часов вы не выедете из Германии!..»

Вот дословно все, что велел мне выучить наизусть барон в передать вам.

Слова эти, произнесенные без выражения и как бы механически, произвели на Самуила странное действие.

— Признаюсь, что все это достаточно ясно для меня, — сказал Самуил. — Ты передашь от меня господину барону благодарность, Тобиас.

— Еще барон велел спросить у вас, что если вам нужны деньги, то он посылает со мной…

— Довольно, — перебил его Самуил. — Скажи ему, Тобиас, коли ты такой хороший посол, что я тебя перебил, когда ты заговорил о деньгах, и не позволил тебе даже договорить.

— А вы уедете, сударь? И об этом также я спрашиваю у вас от имени господина барона.

— Он узнает потом. Я посмотрю. Я еще не решил окончательно, поэтому не могу сказать ни да, ни нет.

— Следовательно, я исполнил данное мне поручение и теперь могу отправляться домой.

— Счастливый путь, Тобиас. Тобиас поклонился и ушел. Самуил отправился к себе в комнату.

Там он опустился на стул, поставил локти на стол и сжал обеими руками голову.

Почти очевидное вмешательство бога в его планы несколько удручало его.

Он думал:

— Что теперь делать? Где я нахожусь?

— Постараюсь-ка подвести итоги моей жизни. Итог не важный!

Барон выдаст меня, это ясно, как день. Ясно и то, что на этот раз судьба моя в его полной власти. Соблазнитель Гретхен мог еще запугать соблазнителя своей матери. Но убийство, посягательство на коронованную особу отдает меня неизбежно в руки правосудия. Это первая невыгодная сторона моего положения. А с другой стороны, вместо того, чтобы возвыситься в глазах Тугендбунда, я, скорее, унизился. Эти узколобы в случае успеха преклонялись бы передо мною, но я потерпел поражение, и они уже относятся ко мне с пренебрежением. Я видел это по всему: и по тому, с какой поспешностью они разошлись, и по их презрительным взглядам, брошенным на меня при прощании. С этой стороны моя цель, вероятно, никогда уже не будет достигнута. Вот итог моих движений.

Ввиду этого, посмотрим, есть ли у меня хоть какой-нибудь сердечный интерес? Никто меня не любит, и я никого не люблю. Этот баран Юлиус и этот пудель Трихтер в настоящую минуту потеряны для меня навеки. А что касается женщин, то я испытал любовь, это выражение бесконечности человеческого рода, во всех самых невоображаемых проявлениях ее. Я хотел вызвать ее подобно тому, как из кремня высекают огонь, — из насилия и ненависти. Бесполезные усилия и преступления! Ах, я устал от всего этого, и мне просто делается скучно!