Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

Ехавшие в карете, запряженной парой, шепнули часовому на ухо пароль, после чего и она заняла свое место на круглой площади перед монастырем.

Всадники, возвышаясь над толпой, медленно продвигались к цели под градом тычков, пинков и нелестных словечек.

Однако в основном шли пешие; толкаясь, теснясь, наступая друг другу на пятки, они текли словно волны, гонимые тысячами других волн, и каждый вставал на цыпочки, поднимался, выталкиваемый вверх соседями, и, словно Антей, старался снова прикоснуться к матери-земле, протискиваясь сквозь толпу, и тащил за собой свое семейство, состоящее по преимуществу из женщин, которых только парижанин способен и смеет всегда и всюду водить с собою, без лишних слов заставляя относиться к ним уважительно.

Ну, и прежде всего, вернее, прежде всех, следует упомянуть тех, кого именуют чернью или подонками; обросшие, в драных шляпах, с обнаженными руками, в штанах, подвязанных веревкой, они, неутомимо и яростно работая локтями, плечами и ногами и хрипло похохатывая, прокладывали себе путь сквозь толпу с той же легкостью, с какой Гулливер шел по лилипутскому полю.

Жильбера, который не был ни вельможей, едущим четверней, ни членом парламента в собственной карете, ни военным верхом на лошади, ни парижанином, ни представителем отбросов города, неминуемо бы задавили в толпе насмерть. Но, оказавшись под покровительством парижанина, он почувствовал себя сильным и решительно предложил мамаше руку.

— Невежа! — фыркнула тетушка.

Семейство тронулось в путь. Папаша шествовал между сестрой и дочерью, а позади, с корзиной в руке, шла служанка.

— Господа, прошу вас, — повторяла матушка, заразительно смеясь. — Господа, ради Бога! Господа, будьте любезны…

И люди расступались, давая дорогу ей и Жильберу, а следом за ними проходила и остальная компания.

И вот, шаг за шагом, дюйм за дюймом, преодолев пятьсот туазов, отделявших место их завтрака от Монастырской площади, они добрались до шеренги грозных французских гвардейцев, на которых папаша с семейством возлагал такие большие надежды.

К этому времени лицо девушки приобрело естественный цвет.

Прибыв туда, папаша оперся на плечи Жильбера, приподнялся и шагах в двадцати увидел племянника жены, который стоял и покручивал усы.

Почтенный горожанин стал так отчаянно махать шляпой, что племянник в конце концов заметил его, подошел и попросил своих товарищей дать им проход; те чуть расступились.

В эту щель тотчас же протиснулись Жильбер с мамашей, папаша, его сестра и дочь, а за ними — служанка, которая на ходу несколько раз вскрикнула, всякий раз оборачиваясь и бросая назад грозные взгляды, меж тем как хозяева даже не подумали поинтересоваться у нее, чего это она кричит.

Сойдя с мостовой, Жильбер понял, что достиг цели. Он поблагодарил горожанина, тот поблагодарил Жильбера. Мамаша попыталась его удержать, тетка намекнула, чтобы он поскорее убирался, и они расстались навеки.

Там, куда попал Жильбер, была только привилегированная публика, поэтому он без труда пробрался к высокой липе, забрался на камень, оперся на нижнюю ветку и стал ждать.

Примерно через полчаса после того, как он так устроился, ударил барабан, выстрелила пушка, и величавый колокол собора огласил воздух первым гулким звуком.

Ропот и крики вдали, по мере приближения делавшиеся, однако, все торжественней и мощней, заставили Жильбера навострить уши; он почувствовал, как все его тело напряглось и задрожало, словно в ознобе.

Послышались клики: «Да здравствует король!»

В те времена это было еще в обычае.

По площади на храпящих конях в золоченой сбруе и с пурпурными попонами проскакали мушкетеры, тяжелая кавалерия и швейцарцы.

Затем показалась большая, роскошная карета.

Жильбер разглядел голубую ленту, величественно посаженную голову в шляпе. Увидел холодные проницательные глаза короля, перед которым все обнажили головы и склонились в поклоне.

Очарованный, застывший, восхищенный, трепещущий Жильбер забыл обнажить голову.

Жестокий удар вывел его из восторженного состояния, шляпа его слетела на землю.

Он кинулся к шляпе, подобрал ее, поднял голову и узнал племянника горожанина, который смотрел на него со свойственной военным пренебрежительной улыбкой.

— Это что же? — поинтересовался сержант. — Мы не снимаем шляпу перед королем?

Жильбер побледнел, взглянул на шляпу, покрытую пылью, и ответил:

— Я впервые вижу короля, сударь, и, что правда, то правда, забыл его приветствовать. Но я не знал…

— Не знал! — насупившись, возмутился солдафон.

Жильбер испугался, как бы его не прогнали с места, где он так ловко пристроился, чтобы увидеть Андреа; любовь, клокотавшая у него в сердце, пересилила гордыню.

— Простите меня, — сказал он, — я из провинции.

— А, так вы, любезнейший, прибыли в Париж, чтобы завершить образование?

— Да, сударь, — отвечал Жильбер, подавляя ярость.

— Что ж, поскольку вы пополняете свое образование, — сказал сержант, хватая за руку Жильбера, хотевшего было вновь надеть шляпу, — узнайте заодно, что дофину надобно приветствовать так же, как короля, а принцев так же, как дофину, и вообще, следует кланяться каждой карете, на которой изображена лилия. Лилии-то вам знакомы или нужно показать?

— Нет нужды, сударь, — сказал Жильбер, — я знаю, как выглядят лилии.

— И то слава Богу, — пробурчал сержант.

Королевские кареты катили мимо.

Им не было конца. Жильбер следил за ними с такой жадностью, что взгляд его казался бессмысленным. Подъезжая к воротам аббатства, экипажи один за другим останавливались; из них выходили вельможи, принадлежащие к свите; из-за этой процедуры вся вереница карет, что ехали следом, каждые пять минут останавливалась.

Во время одной из таких остановок Жильбер почувствовал, будто сердце ему пронзил пылающий огонь. Он был в каком-то ослеплении, перед глазами все расплывалось, на него напала такая нещадная дрожь, что пришлось ухватиться за ветку, чтобы не упасть.

Дело в том, что прямо перед собой, шагах в десяти, не более, в одной из карет с лилиями, которые сержант велел ему приветствовать поклоном, он заметил ослепительно сияющее лицо Андреа, одетой с головы до ног в белое, словно ангел или привидение.

Он чуть вскрикнул, но, овладев нахлынувшими чувствами, приказал сердцу не биться, а глазам — не отрываясь смотреть на ту, что казалась ему солнцем.

И это ему удалось — так хорошо юноша умел справляться с собой.

Между тем Андреа пожелала узнать, почему остановились кареты, и выглянула из дверцы; осматриваясь, она задержала взгляд своих прекрасных голубых глаз на Жильбере и узнала его.