Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

Альтотас пристально уставился на Бальзамо. Тот, уже устав от бесконечных повторений, ограничился простым кивком.

— А что ты скажешь, если эта собака откроет глаз и посмотрит на меня? — спросил Альтотас.

— Это меня несказанно удивит, учитель, — улыбнувшись, ответил Бальзамо.

— Удивит? Это отрадно!

С этими словами, за которыми последовал фальшивый и зловещий смешок, старик пододвинул к собаке какой-то аппарат, состоявший из металлических пластин, разделенных суконными прокладками и погруженных в банку с подкисленной водой, из которой тянулись два провода — полюса батареи.

— Ты хочешь, чтобы открылся правый глаз или левый? — спросил старик.

— Правый.

Два провода, разделенные кусочком шелка, прикоснулись к шейному мускулу. Мгновенно правый глаз собаки открылся и посмотрел на Бальзамо, который в ужасе попятился.

— А теперь откроем ей пасть, хочешь?

Бальзамо не ответил: он находился во власти крайнего изумления. Альтотас прикоснулся к другому мускулу, глаз собаки закрылся, и тут же отверзлась пасть: у корней острых и белых зубов, словно собака была живой, подрагивала красная десна.

— Вот странно, — не скрывая испуга, пробормотал Бальзамо.

— Теперь ты видишь, как ничтожна смерть: я, несчастный старик, за которым она скоро должна прийти, заставил ее свернуть с проторенного пути, — радуясь изумлению ученика, проговорил Альтотас и, рассмеявшись резким, неприятным смехом, вдруг добавил: — Берегись, Ашарат, эта собака недавно хотела укусить тебя; сейчас она побежит за тобою! Берегись!

И действительно: собака, с рассеченным позвоночником, широко раскрытой пастью и подрагивающими веками, внезапно встала на все четыре лапы и зашаталась; голова ее при этом отвратительно раскачивалась из стороны в сторону.

Бальзамо почувствовал, как волосы у него на голове встали дыбом, лоб покрылся испариной; пятясь, он приблизился к двери, не зная, бежать ему или еще остаться.

— Ну, ну, я вовсе не хочу, чтобы ты умер от страха, пока я тебя просвещаю, довольно этих опытов, — отодвинув труп и прибор, сказал Альтотас.

Гальванический элемент отсоединился, труп рухнул на стол и застыл, такой же жалкий, как и раньше.

— Ну что ты теперь скажешь о смерти, Ашарат? Она стала сговорчивей, не так ли?

— Странно, просто необъяснимо! — подойдя поближе, воскликнул Бальзамо.

— Вот видишь, дитя мое, того, о чем я говорил, можно достигнуть, и первый шаг уже сделан. Разве трудно продлить жизнь, если мне уже удалось победить смерть?

— Но ведь еще не известно, на самом ли деле вы вернули собаку к жизни, — возразил Бальзамо.

— Со временем мы добьемся возвращения к настоящей жизни. Ты не читал у римских поэтов, как Кассидея оживляла мертвых?

— Да, но то у поэтов.

— Не забывай, друг мой, что римляне называли поэтов vates [152] Провидцы (лат.). .

— Но все-таки скажите…

— Еще одно возражение?

— Да. Если вы сделаете эликсир жизни и дадите его собаке, она будет жить вечно?

— Безусловно.

— А если она попадет в руки экспериментатора вроде вас, который перережет ей горло?

— Вот славно, я ждал от тебя этого вопроса! — радостно захлопав в ладоши, вскричал старик.

— Ну раз ждали, так отвечайте.

— Обязательно отвечу, продолжай.

— Разве эликсир сможет помешать трубе упасть с крыши на голову прохожему, пуле — прострелить солдата навылет, лошади — ударом копыта распороть своему всаднику живот?

Альтотас взглянул на Бальзамо, словно забияка, который собирается нанести своему противнику решающий удар, и заговорил:

— Нет, нет, мой дорогой Ашарат, в логике тебе не откажешь. Ни трубы на голову, ни пули, ни удара копытом эликсир избежать не поможет, пока существуют дома, ружья и лошади.

— Но вы же воскрешаете мертвых?

— На какой-то срок — да, навсегда — нет. Сперва мне нужно отыскать в теле человека место, где помещается душа, а это может занять довольно много времени. Но я в состоянии помешать душе покинуть тело через нанесенную рану.

— Каким образом?

— Закрыв рану.

— Даже если перерезана артерия?

— Конечно.

— Хотел бы я посмотреть на такое.

— Смотри, — предложил старик. И, прежде чем Бальзамо спохватился, разрезал себе скальпелем вену на левой руке.

В теле у старика осталось не так уж много крови, и текла она столь медленно, что до разреза дошла не сразу, однако через некоторое время потекла довольно обильно.

— Боже! — воскликнул Бальзамо.

— Что такое?

— Вы же ранены, и серьезно.

— Что ж делать, раз ты уподобляешься апостолу Фоме: пока не увидишь и не пощупаешь, ни во что не веришь. Приходится дать тебе возможность посмотреть и пощупать.

Альтотас взял небольшой флакон, лежавший у него под рукой, и, капнув несколько капель на рану, проговорил:

— Смотри.

Под действием волшебной влаги кровь унялась, края раны стянулись и закрыли вену; порез стал таким узким, что жидкая плоть, называемая кровью, проникнуть сквозь него уже не могла. Бальзамо с изумлением смотрел на старика.

— Это еще одно мое открытие. Что скажешь, Ашарат?

— Вы — самый великий ученый на земле, учитель.

— Если я еще не победил смерть окончательно, то, во всяком случае, нанес удар, от которого ей будет нелегко оправиться, правда? Видишь ли, сын мой, в человеческом теле есть хрупкие кости, которые могут сломаться, я же сделаю их прочными как сталь; в человеческом теле есть кровь, которая, вытекая, уносит с собою жизнь, я же помешаю крови вытекать из тела; плоть человеческая нежна и легко поддастся разрушению, я же сделаю ее неуязвимой, как у средневековых рыцарей, чтобы о нее тупились лезвия мечей и секир. Все это сделает трехсотлетний Альтотас. Дай же мне то, о чем я тебя прошу, и я буду жить тысячу лет. О, мой дорогой Ашарат, все зависит только от тебя. Верни, мне мою молодость, мощь моего тела, ясность мысли, и ты увидишь, испугаюсь ли я шпаги, пули, обваливающейся стены, дикого зверя, который кусается или брыкается. В свою четвертую молодость, Ашарат, то есть прежде, чем я доживу до четырехкратного человеческого возраста, я обновлю поверхность земли и, уверяю тебя, создам для себя и для возрожденного человечества мир по своему усмотрению — без падающих труб, без шпаг, без мушкетных пуль и лягающихся лошадей, и тогда люди поймут, что гораздо лучше жить, помогая друг другу, любя друг друга, чем терзать и уничтожать самих себя.

— Это справедливо и, во всяком случае, возможно, учитель.

— Тогда добудь мне ребенка.

— Дайте мне еще подумать и поразмыслите сами.

Альтотас посмотрел на своего последователя презрительным, властным взглядом и воскликнул:

— В таком случае ступай, я сумею убедить тебя позже, и к тому же человеческая кровь не такой уж ценный ингредиент, чтобы я не сумел заменить ее чем-нибудь другим. Ступай! Я буду искать и найду. Ты мне не нужен, ступай же!