Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

Бальзамо постучал ногою по люку и спустился во внутренние покои — молчаливый, непоколебимый и согбенный под тяжестью гения человека, который заставлял поверить в невозможное и сам творил невозможное.

В эту ночь, столь длинную и урожайную на события, когда мы с вами прогуливались, словно принявшие вид облака мифологические божества, из Сен-Дени в Мюэту, из Мюэты на улицу Цапли, с улицы Цапли на улицу Платриер и с улицы Платриер на улицу Сен-Клод, — в эту ночь г-жа Дюбарри занималась тем, что пыталась склонить короля к новой, по ее мнению, политике. Особенно она настаивала на опасности, которая может возникнуть, если позволить Шуазелям занять позиции подле дофины. Пожав плечами, король ответил, что дофина — еще дитя, а г-н Шуазель — старик министр и, следовательно, никакой опасности нет, поскольку одна не умеет работать, а другой — забавляться. Вслед, за этим король, очарованный собственным высказыванием, дальнейшие объяснения прекратил. Г-же Дюбарри это было не безразлично: с некоторых пор она стала замечать за королем известную рассеянность.

Людовик XV был кокетлив. Ему доставляло большую радость давать своим любовницам повод для ревности, но при условии, что ревность эта не переходила в длительные распри и недовольство. Г-жа Дюбарри ревновала — во-первых, из самолюбия, а во-вторых, из страха. Слишком много усилий она приложила, чтобы добиться своего нынешнего положения, да и вознеслась слишком высоко, чтобы осмелиться по примеру г-жи де Помпадур терпеть присутствие других любовниц или даже подыскивать ему новых, когда его величеству становилось скучно, что, как известно, случалось с ним нередко.

Поэтому г-жа Дюбарри, испытывая ревность, хотела докопаться до причин королевской рассеянности. Следующие памятные слова король произнес, ни на секунду не вдумавшись в их смысл:

— Я весьма озабочен счастьем моей невестки и не уверен, что дофин может сделать ее счастливой.

— А почему же нет, государь?

— Потому что в Компьене, Сен-Дени и Мюэте господин Людовик, по-моему, слишком часто поглядывал на чужих жен и слишком редко — на свою.

— Если бы ваше величество сами не сказали мне об этом, я ни за что бы не поверила — ведь у дофина очень хорошенькая супруга.

— Она несколько худа.

— Но ведь она так юна!

— Да, но посмотрите на мадемуазель де Таверне — ей столько же лет, сколько и эрцгерцогине.

— Ну и что же?

— А то, что она на диво хороша.

Глаза графини сверкнули, и король, поняв свою оплошность, поспешил ее исправить:

— Но вы, милая графиня, в шестнадцать лет, я уверен, были пухлы, как пастушки нашего друга Буше.

Эта мелкая лесть несколько разрядила обстановку, однако удар уже был нанесен. Г-жа Дюбарри перешла в наступление и принялась жеманиться:

— Неужто она и в самом деле хороша, эта мадемуазель де Таверне?

— Откуда мне знать? — ответил Людовик XV.

— Ну как же? Вы ее превозносите и не знаете, хороша ли она?

— Я знаю лишь, что она не худа, вот и все.

— Значит, вы все-таки рассмотрели ее?

— Ах, дорогая графиня, вы загоняете меня в ловушку. Вы же знаете, что я близорук. Мне бросились в глаза ее формы, но тщательнее я не всматривался. А дофина показалась мне костлявой — вот и все.

— Вы обратили внимание на формы мадемуазель де Таверне, потому что ее высочество дофина изящна, а мадемуазель де Таверне вульгарна.

— Вот еще! — воскликнул король. — В таком случае, Жанна, вы, выходит, не изящны? Да вы просто издеваетесь надо мною.

— Хороший комплимент, но, увы, в нем скрыт еще один, предназначенный вовсе не мне, — пробормотала себе под нос графиня и громко добавила: — Я очень рада, что дофина подбирает себе привлекательных фрейлин. Двор, состоящий из старух, — это ужасно.

— Кому вы это говорите, друг мой? Только вчера я беседовал об этом с дофином, но, похоже, новоиспеченному супругу это безразлично.

— А кстати, она возьмет к себе эту мадемуазель де Таверне?

— Кажется, да, — отозвался Людовик XV.

— Так вам об этом уже известно, государь?

— По крайней мере разговоры были.

— Но она ведь бедна.

— Зато благородного происхождения. Эти Таверне Мезон-Руж — фамилия весьма достойная и давно служат королям.

— Кто их поддерживает?

— Не знаю. Но они — нищие, как вы сами только что сказали.

— Значит, не господин де Шуазель, потому что тогда у них было бы уже несколько пенсий.

— Графиня, не будем говорить о политике, умоляю вас.

— Стало быть, то обстоятельство, что господин де Шуазель вас разорил, — это политика?

— Разумеется, — ответил король и встал.

Через час, находясь уже в большом Трианоне, его величество радовался тому, что сумел внушить ревность, однако время от времени, подобно г-ну де Ришелье, когда тому было тридцать лет, повторял:

— До чего, в сущности, утомительны ревнивые женщины!

Как только король ушел, г-жа Дюбарри тоже встала и прошла в будуар, где ее поджидала Шон, горевшая от нетерпения узнать новости.

— Последние дни ты пользуешься бешеным успехом, — начала она. — Позавчера представлена дофине, вчера приглашена за ее стол.

— Вот уж невидаль!

— Как! Разве ты не догадываешься, что сейчас по Люсьеннской дороге летит сотня карет, чтобы увидеть твою утреннюю улыбку?

— Меня это только злит.

— Отчего же?

— Оттого, что все это — потерянное время: этим утром я не стану улыбаться ни каретам, ни людям.

— О, графиня! Никак собирается гроза?

— Вот именно, черт возьми! Где мой шоколад? Немедленно принесите!

Шон позвонила, и появился Самор.

— Мой шоколад, — повторила графиня.

Самор гордо и неторопливо, нога за ногу, удалился.

— Этот бездельник хочет уморить меня голодом! — воскликнула графиня. — Сто плетей ему, если не побежит!

— Мой не бегать, мой губернатор, — величественно проговорил Самор.

— Ах, губернатор? — воскликнула графиня и схватила небольшой хлыст с рукояткой из позолоченного серебра, служивший для поддержания мира между ее спаниелями и грифонами. — Сейчас ты у меня получишь, губернатор!

Увидев хлыст, Самор с громкими воплями припустил так, что затряслись стены.

— Сегодня вы свирепы, Жанна, — заметила Шон.

— У меня есть на это основания.

— Прекрасно. В таком случае я вас оставляю, моя дорогая.

— Почему это?

— Боюсь, как бы вы меня не растерзали.

Кто-то трижды постучал в дверь будуара.

— Кто там еще? — раздраженно вскричала графиня.

— Хорошенький прием его ожидает, — пробормотала Шон.

— Уж лучше бы меня ожидал скверный прием, — по-королевски широко распахнув дверь, сказал Жан.

— А что будет, если прием окажется скверным — это ведь вполне возможно?

— Будет то, что я больше не приду, — ответил Жан.