Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

Изумительно вьющиеся каштановые волосы золотистого оттенка, белая атласная кожа в лазурных прожилках, глаза подчас томные, подчас проницательные, маленький алый рот, словно нарисованный кисточкой, обмакнутой в чистейший кармин, рот, открывавший два ряда жемчужин; ямочки на щеках, на подбородке, на пальцах; шея достойная Венеры Милосской, гибкая, как ива, и в меру полная, — вот то, что позволяла госпожа Дюбарри узреть избранным, кои допускались к малому выходу; и его величество Людовик XV, допущенный к ночным таинствам, также не пренебрегал случаем прийти полюбоваться ею с утра, руководствуясь, подобно всем прочим смертным, пословицей, советующей старикам не упускать крошек, падающих со стола жизни.

Фаворитка проснулась уже довольно давно. В восемь она позвонила, распорядилась, чтобы в опочивальню к ней понемногу впустили солнечный свет, первого из ее придворных, — сперва сквозь плотные занавеси, затем сквозь более тонкие. Ярко светившее в тот день солнце было к ней допущено и, памятуя о своих славных мифологических победах, принялось ласкать прелестную нимфу, которая вместо того, чтобы убегать, подобно Дафне [63] В греческой мифологии нимфа, отвергшая любовь бога Аполлона и превращенная богами в лавр. , от любви богов, бывала подчас настолько человечна, что снисходила к любви смертных. Она не обнаружила ни следа припухлости на лице, ни следа сомнения в блестящих, как карбункулы, глазах, с улыбкой вопрошавших маленькое ручное зеркальце, оправленное в золото и усеянное жемчугом, и ее гибкое тело, о коем мы попытались дать представление, выскользнуло из постели, где покоилось, убаюкиваемое сладчайшими грезами, на горностаевый ковер; там ножки, которые сделали бы честь и самой Золушке, встретились с двумя руками, каждая из коих держала по туфельке — одна такая туфелька обогатила бы дровосека в том лесу, где родилась Жанна, если бы дровосек вдруг нашел эту туфельку.

Обольстительная статуя распрямлялась, оживала; тем временем на плечи ей набросили платье из мехельнского кружева; затем настала очередь пухлых ножек; на мгновение вынырнув из домашних туфелек, они были облечены в розовые шелковые чулки, столь тонкие, что их было не отличить от кожи, которую они облегали.

— Никаких известий от Шон? — спросила она первым делом у камеристки.

— Нет, сударыня, — ответствовала та.

— А от виконта Жана?

— Тоже ничего.

— А Биши ничего не получила?

— Нынче утром она заезжала к сестре госпожи графини.

— И никаких писем?

— Нет, сударыня, никаких.

— Ах, до чего утомительно такое ожидание! — с очаровательной гримаской произнесла графиня. — Хоть бы придумали какое-нибудь средство, чтобы беседовать на расстоянии сотни лье. Ах, право слово, жаль мне тех, которые подвернутся мне под руку нынче утром! Что творится в передней? Давка порядочная?

— Госпожа графиня этим интересуется?

— Еще бы! Послушайте, Дореа, дофина приближается, а у меня на примете что-то нет никого такого особенного, кто бы покинул меня ради этого светила. Между тем я ведь только скромная бедная звездочка. Ну-ка подумаем, кто у нас сейчас?

— Да вот хотя бы господин д'Эгийон, принц де Субиз, господин де Сартин, господин президент Мопу.

— А герцог де Ришелье?

— Еще не появился.

— Ни нынче, ни вчера! Я же вам говорила, Дореа. Боится себя скомпрометировать. Пошлите моего скорохода в Ганноверский особняк справиться, не захворал ли герцог.

— Слушаюсь, госпожа графиня. Как госпожа графиня будет принимать — всех скопом или даст частные аудиенции?

— Частные аудиенции. Мне нужно поговорить с господином де Сартином; скажите, чтобы зашел один.

Едва камеристка графини передала приказ рослому ливрейному лакею, находившемуся в коридоре, который соединял переднюю со спальней графини, как в спальне появился начальник полиции, в черном платье, с суровым взглядом серых глаз и жестким рисунком тонких губ, которые он умерял сладкой улыбкой вестника верховной воли.

— Добрый день, враг мой, — бросила ему графиня, видевшая его в зеркальце.

— Это я-то ваш враг, сударыня?

— Разумеется. Для меня род людской делится на две части: на друзей и врагов. Середины я не признаю, а равнодушных числю врагами.

— И несомненно, правы, сударыня. Но помилуйте, чем я, несмотря на всю свою преданность, о которой вам известно, заслужил место в той, а не иной части?

— Тем, что позволили напечатать, распространить, распродать, подсунуть королю кучу стишков, памфлетов, пасквилей, направленных против меня. Это низость, это злодейство! Это глупо, наконец!

— Но, сударыня, я же не отвечаю за все, что…

— Нет, сударь, отвечаете, потому что прекрасно знаете, что за негодяй все это написал.

— Сударыня, если бы у всей этой писанины был только один автор, нам не было бы надобности прятать его в Бастилию: он и сам умер бы от переутомления под бременем своих трудов.

— Не кажется ли вам, что все, что вы мне тут говорите, звучит по меньшей мере не слишком любезно?

— Я не говорил бы вам этого, сударыня, не будь я вашим другом.

— Ну, ладно, оставим. Мы с вами снова друзья, так и быть, я этому рада, но все же меня тревожит одно обстоятельство.

— Какое же, сударыня?

— То, что вы водите дружбу с Шуазелем.

— Сударыня, господин де Шуазель — первый министр; он отдает приказы, а я обязан их исполнять.

— Значит, если он прикажет вам меня терзать, мучить, обрушивать на меня несчастье за несчастьем, вы спокойно предадите меня на терзания, муки, издевательства? Благодарю!

— Вспомните же, — произнес г-н де Сартин, преспокойно усаживаясь и не вызывая этим гнева фаворитки, поскольку самому осведомленному во Франции человеку прощалось все, что угодно, — что я для вас сделал три дня тому назад?

— Вы предупредили меня о том, что из Шантелу отправлен курьер, который должен ускорить прибытие дофины.

— И это, по-вашему, поступок врага?

— Но чем вы помогли мне во всем этом деле с представлением, которое, как вам известно, крайне важно для моего самолюбия?

— Я сделал все, что мог.

— Господин де Сартин, вы скрытничаете со мной!

— Ах, сударыня, вам угодно меня оскорбить? Кто меньше чем за два часа отыскал вам в какой-то таверне виконта Жана, которого вам нужно было послать не знаю — или, вернее, знаю — куда?

— Выходит, вам лучше было бы сидеть сложа руки, в то время как у меня пропал родственник, — смеясь, возразила госпожа Дюбарри, — человек, теснейшим образом связанный с французским королевским домом?

— Тем не менее, сударыня, все это немаловажные услуги.

— Ладно, одно было три дня назад, другое позавчера, но вчера — что вы сделали для меня вчера?

— Вчера, сударыня?

— О, не трудитесь вспоминать! Вчера было самое время позаботиться о других.