Юрий Иванов-Милюхин - Казачий дух

Не потому ли женщины во всех странах мира тянулись к мужчинам из дремучего патриархата, тем самым показывая, что главным для них является не современный мужской ум с его недюжинными способностями, а всего лишь душевное спокойствие, необходимое для зачатия этой женщиной новой жизни с вынашиванием ее ради продолжения всего рода человеческого.

Захар придвинулся к краю пропасти и в который раз посмотрел вниз. На дне ниткой между теснинами змеилась река, белая от пены, на выходе из ущелья виднелся край зеленого луга с животными, пасущимися на нем. Он притягивал взгляд больше, чем красоты вокруг, потому что от него несло жизнью. Новоявленные рабовладельцы узников жили в этом высокогорном ауле в саклях из нетесанного камня с привязанными к столбам громкоголосыми ослами. Это были горцы с узкими лицами, заросшими волосом, и со взглядами исподлобья, не похожими на обыкновенные человеческие. Скорее, в них было что-то от природы, окружавшей их быт.

— Ты опять терзаешься мыслью о побеге? — спросил Петер, подошедший сзади. Он положил руку на плечо своему троюродному брату. — Мы здесь уже девятнадцатый день, а стало казаться, что я тут родился.

— От этого великого и безмолвного постоянства стирается вся информация, накопленная нами за нашу жизнь в центре цивилизации, — спокойно отозвался Захар. — Получается почти по Джеку Лондону.

— Но там герои боролись за выживание, — не согласился Петер.

— Мы тоже боремся… уже почти в уме.

Мимо протащился молодой мужчина в форме морского пехотинца и с погонами капитана на плечах, закованный в кандалы по рукам и ногам. За ним неторопливо прошагал горец с автоматом на груди и с кинжалом за поясом. Что-то очень знакомое показалось в облике офицера, но получше разглядеть не давали многочисленные синяки и ссадины на его лице. Захар покосился на троюродного брата, который тоже не сводил глаз с военнопленного. В это время горец, отвлекая внимание на себя, вскинул руку и гортанно поприветствовал своего соплеменника, охранявшего иностранцев. Их диалог продолжался всего минуту, после чего первый чеченец поднял автомат и без всякой причины ударил прикладом узника по спине:

— Получа-ай, морская пехота, это тебе не родная Балтика, — он зло сплюнул под ноги. — Весь аул за наших погибших джигитов хочет содрать с тебя шкуру.

— Давно бы пристрелили, — хрипло засмеялся пленник. — Чего зря баланду травить.

— Если бы не Шамиль, я бы сам подвесил тебя на хороший сук и освежевал бы как барана.

— А я бы о вас и руки пачкать не стал, умостил бы вами дорогу и проехал бы по ней на тяжелом танке.

— Ах ты… грязная свинья!

Новый удар приклада заставил моряка покачнуться, но он устоял. Впившись ногтями в ладони, мужчина продолжил путь. К Захару с Петером приблизились их сестры Анна с Софьей и госпожа Натали Трепоф. Они все видели.

— Вот вам живой пример того, как чеченцы издеваются над русскими военнопленными, — развернулся к ним Захар. — Жаль, что у нас отобрали кинокамеры, заснять бы это варварство на пленку и послать в Гаагу, на заседание трибунала по правам человека.

— Захар Д'Арган, вы рассуждаете как мальчишка, — воскликнула бывшая преподавательница Сорбоннского университета. — Неужели вы считаете, что в Европе не в курсе всех этих вопиющих нарушений прав и свобод?

— Тогда в чем дело? — приподнял тот плечи. — Почему со стороны просвещенного общества до сих пор отсутствуют необходимые действия?

— Потому что русских там считают такими-же варварами, обращающимися с пленными адекватными с ними методами.

— Это иудство. Я твердо знаю, что в России боевиков сажают в тюрьму на небольшие срока. И самих чеченцев не преследуют, как делают это в Чечне с русскими людьми.

— Мы еще ничего не успели узнать, — развела руками госпожа Трепоф. — Пока нам не предоставили ни этой информации, ни возможностей ее получить.

Анна, стоявшая немного в отдалении, передернула плечами и с тревогой в голосе проговорила:

— Хорошо еще, что с нами обращаются лучше, чем с бедными русскими узниками. Я бы подобных издевательств над собой долго не выдержала.

— Горцы считают нас европейцами, мы стоим дороже остальных пленников, — вступила в разговор и Софья. — За нами надо ухаживать, иначе мы упадем в цене не только на невольничьем рынке в Хал-Килое, но и на западном толчке тоже.

В это время часовой, присевший на корточки возле огромного валуна, посмотрел сначала на солнце, затем на часы с золотым браслетом на руке и громко предупредил:

— Граждане французы, у вас осталось двадцать минут, а потом вы пойдете пить молоко с чуреком, пропеченным в тандыре.

Анна едва удержалась от смеха:

— Нас информируют о том, что нам подадут на ужин, как в хорошем парижском ресторане, — недоуменно поджала она губы.

— Сам ты чурек, — передернулся от слов горца Петер. Он посмотрел на дорогие часы на руке конвойного и с неприязнью покривил щеку. — Кстати, куда чеченцы девают немерянные суммы денег, выручаемые от продажи невольников? Неужели на такие вот подарки самим себе, чтобы похвастаться друг перед другом, или перед стадами баранов с другими скотами?

— Доллары они тратят не только на подарки, но и на развитие своего бизнеса, на обучение детей за границей, — поспешила ответить госпожа Натали. — Петер, я заметила, что у вас Захаром проснулось высокомерие. Скорее всего это качество, унаследованное вами вместе с генами от терских казаков, ваших предков. Не думаете ли вы, что они совсем тупые?

— Мы с троюродным братом и с нашими сестрами действительно являемся потомками терских казаков. И что вы здесь увидели плохого? — приподнял плечи Петер.

— Ничего особенного, если не считать, что терцы были грубоватым народом.

— Не буду спорить, к тому же вопрос совершенно о другом. Вы хотите сказать, что дети этих людей разбираются в серьезных науках?

— Ну… их же обучают.

— Обучался и господин Хасбулатов, едва не ставший новым президентом России, ко всему, имеющий профессорское звание. Об этом факте вещали все телевизионные каналы Европы и Америки, и жители просвещенного мира боялись, что Россия снова подпадет под иго, теперь под кавказское, — Петер сложил руки за спиной и продолжил рассуждения. — Ведь первобытное начало всегда было сильнее цивилизованной самостоятельности. Дело в том, что если профессора проэкзаменовать, то вряд ли он напишет без ошибок диктант, скажем, за седьмой класс, или правильно решит задачку из той же программы.

— А при чем здесь какой-то Хасбулатов? И зачем ему диктанты?

— Извините, мадам, но этот человек занимал в России должность, по значимости вторую после президентской.

— А первым был президент?

— Ну да, господин Ельцын.