Евгений Тарле - Сочинения — Том I

Это единственное за всю вторую половину 90-х годов проявление некоторого стремления рабочих бороться за свои профессиональные интересы совпадает с эпохой, когда мануфактура как бы начала несколько оправляться. Между кризисом, пережитым ею в 1794–1795 гг., и тем, который ей суждено было пережить в 1798–1799 гг., время 1796 и начала 1797 гг. является сравнительно менее тяжелым. Официально было впоследствии признано, что в эту эпоху, «несмотря на неблагоприятные обстоятельства и абсолютный застой в торговле и особенно в торговле внешней, для которой предназначена часть произведений Севрской мануфактуры», прибыль почти покрывала расходы, не говоря уже об увеличении запаса готовых к продаже вещей [234]. Даже дирекция и министерство говорили в 1796 г. о «временах нужды» как о чем-то уже прошедшем и принимали обратно рабочих, которые в эти былые времена ушли из заведения [235]. Кроме частных покупок [236], кассу мануфактуры могла бы пополнить выручка от покупок правительства, если бы правительство сколько-нибудь аккуратно платило. Ряд документов убеждает нас, что Директория и министерство иностранных дел делали в эти и следующие годы много богатейших подарков иностранным посланникам именно в виде изделий Севрской мануфактуры; кроме того, для украшения своих дворцов Директория и иногда министры также получали оттуда же очень дорогие вещи, но хотя установлено было, что правительство должно платить национальным мануфактурам за те вещи, которые оно от них получало, на деле оно почти ничего не платило. Министр внутренних дел старался убедить своих коллег платить мануфактуре, но успеха не имел. «Это заведение, — писал он, например, министру иностранных дел, — которое в менее трудные времена не только удовлетворяет своим потребностям, но еще и приносит прибыль, находится в самой большой нужде вследствие неуплаты сумм, которые ей причитаются. Уже около четырех месяцев рабочие и служащие ничего не получали» [237]и т. д. Поэтому министр внутренних дел просил министра иностранных дел уплатить долг мануфактуре. Талейран ответил, что нет денег, и обещал уплатить постепенно [238], но следов исполнения этого обещания нам открыть среди документов не удалось. В 1796, 1797 и следующих годах в документах [239]постоянно встречаются указания на выдачу подарков представителям иностранных правительств, а иногда и для Barras’a [240], любившего роскошь и пользовавшегося дискреционным правом Директории распоряжаться произведениями национальных мануфактур.

Официально было установлено, что если бы не застой во внешней торговле и если бы не опаздывание правительства в уплате за требуемые от мануфактуры произведения, то правительство могло бы даже не давать субсидии Севрской мануфактуре: она держалась бы своими средствами в это время [241]. В 1796 г. Директория для поддержки трех национальных мануфактур (Гобеленов, Savonnerie и Севрской) ассигновала 321 300 франков, причем на Гобелены, где в это время было 105 рабочих, пошло 94 72 тысячи, на Savonnerie, где было 22 рабочих, — 19 800, и на Севр, где было 230 рабочих, — 207 тысяч [242]; в распоряжении министра внутренних дел в 1797 г. числилось еще 400 тысяч франков для Севрской мануфактуры, но потрачено в этом году из них было всего 34 212 франков, ибо прибыли от продажи хватило на остальные издержки [243]. Но, несмотря на это сравнительное ослабление кризиса, положение рабочих все-таки было неприглядно. 23 февраля 1797 г. рабочие предъявили Директории прошение, в котором просили заплатить им задержанное жалованье и выражали надежду на любовь членов Директории к справедливости [244]. Спустя несколько месяцев часть рабочих просила прибавки, по министерство отказало, поручив вместе с тем в письме к администрации мануфактуры уверить петиционеров в благосклонном к ним отношении правительства и указать в то же время, что «состояние кассы мануфактуры и истощение казначейства» не позволяют удовлетворить их просьбу. Быть может, что ассигнованные Директорией еще в 1796 г. деньги, из которых на 1797 год, как сказано, числилось 100 тысяч франков, на самом деле отсутствовали, о чем свидетельствует прямая ссылка на «prurient du trésor» [245]; но быть может, делу помешал и отрицательный отзыв администрации мануфактуры, запрошенной по этому поводу. Такой же неудачей окончилось и ходатайство рабочих об уменьшении на полчаса рабочего дня [246].

Каково было в эти последние годы революционного периода настроение рабочих Севрской мануфактуры? Прежде всего следует заметить, что после периода 1792–1794 гг. севрские рабочие уже не принимают сколько-нибудь заметного участия в местных общественных делах: непосредственная, гнетущая забота о куске хлеба первенствует. Что касается общеполитических интересов, то они ничуть, по-видимому, не оживлялись уже и не проявлялись. Министр внутренних дел как-то в сентябре 1797 г. уведомил дирекцию, что до сведения правительства дошло, будто бы некоторые индивидуумы на мануфактуре проявляют «преступную индифферентность» к обычаям, напоминающим о существовании республики [247]. Дирекция с жаром отрицала это и всячески уверяла министерство в преданности существующему порядку всех служащих на мануфактуре. Едва ли, однако, дирекция могла бы привести в защиту своего мнения какой-либо сколько-нибудь характерный факт, если, конечно, не считать таковым казенную присягу в «ненависти к королевской власти и к анархии, и в верности и привязанности к республике и конституции III года» — присягу, которую на основании закона 24 nivôse V года и циркулярного распоряжения правительства должны были принести севрские рабочие, подобно всем другим служащим и получающим жалованье от казны на всем протяжении республики [248]. Тут кстати будет напомнить, что никому никогда севрские рабочие не писали таких почтительных и льстивых прошений, как именно Бонапарту в первые же месяцы после того, как он уничтожил эту самую конституцию III года [249]. Интересы профессиональные сосредоточивались, конечно, больше всего на вопросе о прибавке к жалованью вследствие ассигнационного кризиса, на вопросе о раздаче провизии натурой, наконец на стремлении, как мы видели, увеличить время отдыха. Во всех этих обстоятельствах в интересах рабочих было сохранять добрые отношения с администрацией мануфактуры, потому что без благоприятного отзыва директоров их ходатайства не имели успеха в министерстве. Даже когда, как это было с вопросом о воскресном отдыхе, рабочие прибегали к известного рода демонстрации, то и тогда это делалось, очевидно, не столько для давления на своих директоров, сколько для напоминания министерству о своей просьбе; не забудем, что дирекция мануфактуры с самого начала была за положительное разрешение вопроса и только указывала на свою некомпетентность. Отдельные конфликты, судя по документам, происходили крайне редко. За эти последние годы периода, который мы рассматриваем, нам удалось найти только одну бумагу [250], в которой дирекция просит министерство уволить одного рабочего за дерзкое поведение. «Опыт достаточно показал, — пишет дирекция, — что мастерская не может существовать без субординации, что безнаказанность делает порок смелым и что кстати данный пример удерживает в исполнении долга даже тех, которые пытались бы от него отклониться. Так как увольнение рабочего могло происходить только по приказу из министерства, то отсутствие других аналогичных документов в переписке, сохранившейся как в национальных архивах, так и в архиве Севрской мануфактуры, уже само по себе служит доказательством крайней редкости сколько-нибудь серьезных конфликтов, не говоря уже о том, что вообще министерство уведомлялось о ничтожнейших случаях в жизни мануфактуры. Но кое-какие шероховатости все же случались, и мы должны их отметить; положение было таково, что подвергало действительно жестоким испытаниям терпение рабочих.