Явлат Ильясов - Месть Анахиты

И Красс молчит. Красс размышляет. Нужно найти решение, которое, полностью совпадая с мнением Кассия, все же выглядело бы решением Красса.

Римлянам надо было бы сделать своей эмблемой не волчицу и не орла на значках легионов. А скорее — гуся. Ибо гуси не раз приходили им на помощь. Вот и сейчас гусь вызволил Красса из затруднительного положения.

Не сам гусь — его давно уже съели, — а крылья его, символизирующие быстроту и легкость. Они трепещут на конце тонкого жезла в руке молодого человека с широченной выпуклой грудью и сухими ногами бегуна.

— Гонец!

Он сбавил ход уже на виду Зенодотии и, весь мокрый от пота, дышал глубоко и равномерно.

«Император» — отныне так и придется его называть, на меньшее он никак не согласен — взял у гонца письмо, распечатал.

И его гранитное лицо изнутри озарилось светом, будто солнце взошло.

— Ты говорил о хорошей коннице, квестор, — промурлыкал довольный Красс. — Мой сын Публий извещает, что идет к нам от друга нашего Юлия Цезаря с тысячей отборных всадников… — Красс не смог сдержать широкой улыбки — и как раз в это время и впрямь взошло солнце. — Все! Решено: возвращаемся в Сирию…

Над Зенодотией кружились грифы.

— Хорошо, я возьму тебя в свою центурию, — сказал Тит неохотно. — Из уважения к имени твоего покойного отца. Но знай: я не менее строг, чем Корнелий Секст!

— Не бывает мягких центурионов, — усмехнулся Фортунат. — Мягкий человек не может стать центурионом. Но солдатом он может стать! — произнес Фортунат ожесточенно.

Тит уловил в повадках приятеля что-то новое, опасно холодное и упорное — и сам не заметил, как отодвинулся.

Они стояли на зубчатой городской стене, отсюда был хорошо виден желтый овраг в черных пятнах кустарника. Мертвых уже забросали землей, но грифы, будто зная, что трупов им еще достанет, продолжали неспешно кружиться над Зенодотией.

— Нам нельзя быть мягкими, — молвил Тит доверительно. — Красс уходит, мы остаемся. Караульный отряд. Считай, один перед лицом всего Востока.

Фортунат, не глядя на него, сказал угрюмо:

— Я… не подведу.

Но Красс не сразу удалился в Сирию. Он вызвал к опустошенной Зенодотии легионы, что оставались в лагерях за желтыми холмами, двинулся с ними вновь на восток и вывел к Харрану — так называемым Каррам в долине реки Белиссы, южнее впадающей в Евфрат.

Жители Карр, прослышав о страшной участи соседей, с покорностью вышли навстречу римскому войску. В руках старейшин сверкали золотые чаши с землей и водой. Они несли «императору» и само солнце, отраженное в золотых этих чашах.

— Глупый старик, — вспомнил Красс.

— Ты о ком? — спросил квестор Кассий. — О правителе Зенодотии?

Они ждали представителей города на холмах у спуска в долину.

— Нет! Что о нем вспоминать? Грифы уже расклевали его труп на кресте. Я о народном трибуне Атее. Он стращал меня в Риме солнцем Востока: выжжет глаза, и все такое. Но, как видишь, оно пока что милостиво к нам.

— Да, — вздохнул квестор Кассий. — Пока что…

Забрав у жителей Карр все ценное и оставив им взамен караульный отряд в несколько сот легионеров, — всего же, во всех захваченных городах, семь тысяч пехоты и тысячу всадников, — Красс медленно тронулся вниз по Белиссе, взял без шума Ихны и Никефорий и переправился возле последнего через Евфрат на сирийскую сторону.

Здесь войско круто повернуло на запад. И здесь раб Эксатр, с тоской поглядев назад, на Мордухая, который пыхтел у него за плечами, не отставая ни днем ни ночью, обратился к хозяину с неожиданной просьбой:

— Отпусти меня, господин.

В последнее время его не узнать. Он притих. Не дурачится. Ходит трезвый и хмурый.

— Куда? — удивился Красс.

— Домой. На родину.

Забавно! «Император» спросил с сарказмом:

— И где она, твоя родина? — Это слово применительно к рабу показалось ему смешным.

— Я уже почти дома, — с грустью вздохнул Эксатр.

— Ну и что бы ты стал делать на родине?

— Человек образованный для чего-нибудь да пригодится в своей стране, — ответил серьезно невольник.

— У раба нет родины! — вспыхнул Красс. — Она там, где его господин. У ног его, — уточнил «император».

— Ах, все не так! Все не так, о великий воитель. Но я не буду спорить с тобой. Бесполезно. Хочу задать вопрос: зачем я тебе? Отпусти. Описание твоего фантастического похода на край света, в самых выгодных красках, может с успехом составить военный трибун Петроний. Отпусти! Все равно от меня мало проку…

Но Красс продолжал опасную игру с этим строптивым рабом:

— Я заплатил за тебя десять тысяч драхм.

— «Пять», — возразил мысленно раб.

— А затраты на твою одежду и питание? — повысил голос хозяин. — Вернешь пятнадцать — освобожу.

— Где я их возьму? — пожал плечами Эксатр.

— Отдай кольцо — и ступай куда хочешь, — подкинул приманку Красс.

— Нельзя, — покачал головой Эксатр. — Оно не мое. Его надо вернуть госпоже.

— Какой такой госпоже?

— Богине Анахите…

Все живое спешило уйти с дороги Марка Лициния Красса.

В страхе взлетали пичуги хохлатые. Львы, которых немало водилось в этих местах до самой Атропатены, трусливо скрывались в тени черных кустов на желтых холмах. Извивались в ужасе змеи, стремясь скорее вырваться из собственных причудливых следов.

Даже жуки навозные торопились подальше укатить зловонные серо-зеленые шарики. Отнимет Красс! Он не побрезгует…

«Где же парфяне? — недоумевал «император». — Я, зевая от лени, беру, разоряю их города, от них же — ни звука. Может, их кто-то выдумал, как Гомер своих одноглазых циклопов? Хе-хе. Странный народ. Странная война. Мне скучно».

— Теперь в Антиохию? — предложил Едиот. — Я думаю, именно там императору будет удобнее ждать, когда к нему изволит пожаловать доблестный сын его Публий?

Он первым на Востоке применил в разговоре новый титул Красса. И Красс почувствовал к нему за это нечто вроде братской благодарности.

Никто из видных римлян, кроме Петрония, не называл его императором. Для них он оставался проконсулом — наместником Сирии.

В этом сказывалось, как справедливо подозревал «император», их тайное недоверие к его военным способностям. Что вызывало в нем еще большую ненависть к ним и желание доказать свое превосходство над всеми.

Что касается Едиота, ему все равно.

Император? Пусть. Объяви ты себя хоть сыном бога Амона, как царь Александр, который тем не менее умер, по слухам, от перепоя, как обыкновенный бездельник, — только не мешай нам делать свое дело.

Удивительный человек Едиот. Богатейший торгаш на Востоке, он ходит в неопрятной дешевой хламиде, как последний погонщик верблюдов. Не потому, что хитрит. Он и впрямь не придает никакого значения внешнему блеску. Деньги нужны ему ради денег. Такая болезнь.