Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина

Он испытующе разглядывает лицо Гриневича и ждет естественного в этих случаях вопроса, но тем и отличается от других Гриневич, что всегда поступает не так, как ждут. Он продолжает молча курить.

Даниар почувствовал себя неудобно…

Странно хихикнул он и поспешил выпалить:

— Радостная весть: домой поедешь, к жене, друг, поедешь. Войне конец, друг.

И он захихикал.

— Нет, ты скажи, Даниар, как ты попал ко мне в батальон, а? Знаешь, у меня народ такой: чуть что, могут дырку в животе сделать.

— Хо-хо, дырку в животе, — захохотал Даниар с таким удовольствием, будто перспектива быть продырявленным ему понравилась. Он полез за пазуху, пошарил там и с многозначительным видом положил на неотесанные доски стола пакет. — Хо-хо, Даниар даже мангытов-головорезов не боится, Даниар крови не боится, и своей и чужой не боится.

— Ну, у меня бойцы — и русские, и узбеки, и венгры, и таджики — тоже ни ангелов, ни чертей не боятся, — говорит Гриневич, вскрывая ножичком конверт. — Письмо? Что за чертовщина?

Он держал в руке приказ немедленно выстроить бойцов, сдать полностью даниаровским кавказцам оружие, седла, коней и пешим порядком следовать в крепость. Подписан приказ был Морозенко и помвоенкома.

Снова и снова читает Гриневич приказ. Ничего не понять! Строчки ли прыгают в глазах, или это пламя коптилки колеблется на сквозняке.

Правду говорят, не верь глазам своим… Невероятно… Разоружить батальон… Сдать оружие… отнять винтовки у прославленных в сражениях бойцов Красной Армии… Позор! Предательство! Никогда этого не будет…

С грохотом сдвинув стол, вскакивает Гриневич, проходит мимо Даниара, отшвыривает геркулесов кавказцев и выходит во двор.

Он сразу же очутился среди бурлящей толпы бойцов.

Он командует оглушительно:

— Поднять батальон! Тревога!

Загудел двор, захлопали двери, залязгало оружие.

— Седлать коней!

Рядом в темноте заскрипел голос Даниара:

— Друг! Приказ ведь…

Заполыхали огни. Стало светло.

Сидя уже на коне, Гриневич подъехал к выстроившимся бойцам.

— Получен приказ разоружаться… Подозреваю измену. Выясняю. Приказываю слушать команду командиров. В расположение батальона — никого… Оружия из рук не выпускать. Драться в случае чего до последнего. Понятно?

— Понятно, — хором отозвалась площадь.

— По местам!

Запротестовал Даниар:

— У меня приказ: занимать дома, брать оружие. Не подчинитесь — будем стрелять, воевать.

Гриневич не успел ответить. Через забор ввалились странные белые фигуры.

— Товарищи! Измена! — пронесся вопль. — Оружие отбирают, гады!

— Сухорученко, ты?! — крикнул Гриневич. — В таком виде!

К нему через двор бежали несколько человек в одном белье.

— Мать их!.. — орал Сухорученко. — Сонных взяли… Дьяволы… маузер забрали.

— Не кричи! Что происходит?

— Вторую роту бандюки разоружают… Как крысы подкрались… Черт их…

Действительно, за дувалом слышались голоса, ругань. Наклонившись с седла к Даниару, Гриневич тихо сказал:

— Слушай, Даниар, прикажи своей банде прекратить…

— Э, есть приказ, — ухмыльнулся Даниар.

— Он, он… — снова закричал Сухорученко и кинулся на Даниара с поднятыми кулаками. Полураздетые бойцы подхватили вопль и бросились за командиром.

— Бей подлюгу! Стреляй!

Защелкали затворы винтовок.

— Спокойно! — Гриневич загородил Даниара конем. — Куда? Назад!

В каждой руке Даниар держал по маузеру, блики света прыгали по его ощеренным зубам. За забором раздался нечленораздельный вой. Затрещали под напором ворота.

— Сухорученко, иди ко мне, надень шинель, простудишься, — приказал Гриневич. — Даниар, спрячь оружие. Пока я здесь, тебя не тронут. Эй, там, дайте бесштанным сапоги и шинели.

Белые смешные фигуры потоптались и потонули в темноте. Крики смолкли.

— Ну, ты какой, — облегченно вздохнул Даниар, — ярость тигра, сила бугая, глотка ослиная!

Тогда, четко выговаривая слова, Гриневич выдавил из себя:

— Даниар… прекрати… открою огонь.

В его словах звучала непреклонная решимость, и Даниар понял.

Он взобрался в седло, подъехал к ограде и крикнул в пространство:

— Эй, Гогоберидзе, отставить! Подожди.

Затем вернулся к Гриневичу и, дурашливо раскланявшись, проговорил:

— Повеление исполнено. Что дальше? Приказ выполнять будешь, а?

— Нет, Красная Армия оружия не отдает.

— Э, друг, ты так говоришь. В третьем батальоне уже винтовки отдали. Сидят аскеры теперь как бараны. Хочешь — режь их, хочешь — танцевать заставим.

— Молчи! — заорал выскочивший на крыльцо уже в шинели Сухорученко. — Вот примусь за тебя, морда твоя пожелтеет, гад!

— Чего ты болтаешь? — зло проговорил Даниар, но щеки и бородка его прыгали.

— А ты, пачкун, это видел? — Сухорученко под самый нос Даниару подсунул клинок. — Я тебя тут же в шашлык, на кусочки — и поджарю…

Не притрагиваясь к оружию, Даниар пятился, но черные бегающие глаза его зорко следили за каждым движением Сухорученко.

— Сухорученко, отставить! — скомандовал Гриневич.

Ясно, Даниар тоже предатель. Друг, приятель, добродушнейший кавказец — явная скотина, басмач. Доблестные даниаровцы — отпетая банда. Кругом Душанбе басмачи, в самом Душанбе басмачи. А что в крепости? Где Морозенко? Как он мог подписать гнусный приказ?..

Двор замер. Только нет-нет раздастся чей-то вздох или звякнет о смерзшуюся глину винтовка. Холодно, сыро, зябко. Но бойцы стоят тихо, сосредоточенно. На крышах кто-то в туманной тьме шевелится. Там залегли бойцы.

Сидя на лошади, Даниар сдвигает на глаза меховую шапку и скребет затылок.

— Что будешь делать?

Говорит он с тревогой. Замысел явно провалился. Не удалось застать Гриневича врасплох.

— Нельзя так, приказ, — надоедливо забормотал Даниар. — Подбери поводья решительности. Выполняй приказ.

— Так вот, друг Даниар, пошли в крепость кого-нибудь. Пускай приедет сюда сам Морозенко. Пока не услышу приказ от него, батальон с места не двинется. Понял?

По невнятному мычанию ясно, что Даниар все понимает. Он спешит выразить сочувствие Гриневичу. Он, Даниар, очень сожалеет, очень хорошо знает: воину с оружием расстаться хуже смерти. Но что поделать? Приказ. Он вздыхает несколько раз, покачивает круглой своей головой. Внезапно улыбка озаряет его лицо.

— Я поеду сам. Привезу Морозенко. Сам тебе скажет, а?

Едва не слетело с губ Гриневича: «Согласен». Но правы те, что от Гриневича надо ждать всегда неожиданного. Он долго смотрит на Даниара. И под его пристальным взглядом добродушная улыбка превращается в гримасу. «Да у него настоящие клыки. Как я их не заметил?!» — вдруг приходит мысль.

Они смотрят друг на друга. Плохой, неверный свет помогает им обоим скрыть подлинные мысли. Они начинают, мысленно конечно, ходить вокруг да около, прощупывают друг друга. Так ходят воины на поле битвы, прежде чем схватиться в единоборстве.