Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров

Анна пожала плечами.

— Меня же учили наши варяжские гвардейцы, — сказала она. — Сам знаешь. Разрешали наблюдать, как они тренируются. А потом я к ним присоединялась. Они говорили, что я способная. Полагаю, поэтому меня и учили.

— Знавал я этих варягов, — задумчиво произнес Павлос.

— Мой учитель фехтования был из Херефорда, — продолжала Анна. — Четвертый сын рыцаря. Владел мечом лучше всех в Греции. Его звали Джон де Кувилль.

— Ага! — воскликнул Павлос и перекрестился. — Ковилс! Так это он вас учил? Так-так-так… — И провел большим пальцем по губам.

— Солнце уже высоко поднялось, — напомнила Анна. Павлос прикрыл рукой глаза и глянул вверх. Он улыбался — чуть-чуть, немного недоверчиво, но все же улыбался.

— Ну что ж, моя Vassileia , — произнес он наконец, — может, и мне дадите несколько уроков? Конечно, если вы берете учеников. — Он моргнул, как сова при наступлении дня, и мы тоже моргнули ему, удивленно и облегченно. — А теперь — все на корабль, пока нам не начали задавать всякие вопросы. — Он помолчал, повернулся к Биллу и посмотрел на него свысока, выставив вперед свой выдающийся нос: — Ну а ты? С тобой-то нам что делать, восставший из мертвых?

— Ему нельзя здесь оставаться, — сказал я. — Его тоже могут преследовать. И убьют, если он не уйдет с нами на «Кормаране».

— Кто убьет? — резко спросил Павлос. В это просто нельзя было поверить, такой он был спокойный, просто убийственно спокойный.

— Да стража! — заорал я.

Павлос устало потер свои покрасневшие глаза и прижал руки ко лбу.

— Да не могу я… Ладно, поехали. Сам поговоришь с капитаном, пусть он и решает. Ну, поехали! — И он щелкнул пальцами, давая знак Илии. И тот повел шлюпку к причалу. Билл обернулся ко мне. Лицо его выражало облегчение.

Греки, еще не до конца пришедшие в себя от действия опия, взялись за весла, а я вдруг ощутил огромный прилив радости: я жив и свободен! Я бросил взгляд на Анну и встретился с ней глазами, потом посмотрел на Билла, и мы начали смеяться от счастья и облегчения, а Бордо между тем уплывал назад, и солнце согревало нам спины.

Отвечать за наши штучки, чего я боялся, не пришлось. Как я потом понял, мы даже не запоздали с возвращением, а среди членов экипажа, вернувшихся на борт до нас, оказалось немало окровавленных или поцарапанных физиономий. У Мирко рука висела на перевязи, а один из итальянцев, кажется, лишился уха. Я уж подумал, что меня вырвет прямо на вымытые доски палубы, когда Павлос докладывал капитану о нашем пребывании в городе, но тот лишь мельком оглядел нас, бросив взгляд через плечо грека. И подошел лишь только для того, чтобы пожать мне руку, почти по-отечески.

— Где ты нашел ее, Павлос? — послышался вопрос позади меня. Я обернулся. Анна уже стояла в кругу матросов, Павлос — рядом с ней, как дворцовый страж, каким когда-то и был. Она, кажется, даже стала выше ростом, возвышалась среди всех, как охотник над сворой гончих. Какими ужасно грубыми и жуткими они выглядели в сравнении с ней, все эти подталкивающие друг друга, толпящиеся вокруг парни, неспособные взять в толк, как следует понимать подобное сверкающее явление! Я, конечно, сознавал, что они будут недовольны. Женщина на борту! Это же беда и предвещает несчастье! А парни, помятые, раненые, да еще и похмельные после ночи на берегу, были не в самом лучшем настроении. Готовые взбунтоваться. У Павлоса уже побелели костяшки пальцев, вцепившихся в рукоять меча. Я протолкался к нему, но тут раздался голос Анны, чистый, звонкий, и все замерли, где стояли.

— Ну, Стефано, ты нашел свою пухленькую испаночку, свою маленькую Кабретту? Судя по кислому виду, видимо, нет. А ты, Карло, что у тебя с ухом? Ты что, выслушал исповедь Димитрия?

Рыкающий лай, раздавшийся в толпе, как оказалось, был смехом Димитрия. Одноглазый палубный мастер вечно говорил со всеми так, словно сообщал какой-то секрет, а потом любил прихватить кого-нибудь за ухо зубами, рыча при этом, как он выражался, словно голодный сарацин. А у Стефано была слабость — определенный тип женщин, которых он именовал «маленькими овечками». Что до Карло, то он был священником-расстригой из Анконы: когда-то убил на дуэли любовника своей подружки, которого судьба привела к нему на исповедь.

— Кто она такая, Павлос? Она же всех нас знает! — воскликнул Хорст.

— Колдунья! — прошипел Гутхлаф.

— Точно! За борт ее! — заорал Лэтч, парусный мастер из Голуэя.

— Заткнись, Лэтч! Ты, никак, все еще в похабном настроении, потому что не попал на петушиные бои в Дублине, — бросила в ответ Анна.

— Самого тебя за борт, Лэтч, белошвейка гребаная! — зарычал Димитрий. — Оставь женщину в покое!

Я видел, что половина матросов просто очарованы Анной и разинули рты, словно карпы, угодившие в сети. Другие явно желали бы познакомиться с ней поближе — своим обычным, не слишком нежным способом, такие как Гутхлаф, рожденные в море и считавшие его единственным своим домом, — они были действительно злы и несколько напуганы. Предрассудки и суеверия глубоко коренятся в душах моряков, ведь их мир всегда ограничен крутыми бортами корабля. Для них Анна, хоть и была женщиной, вполне могла оказаться существом из того мира, откуда холодные волны выбрасывают кости утонувших моряков на черный песок. И они явно не желали рисковать.

— Так кто она? — требовательно спросил Хорст.

— Принцесса Анна Дука Комнина из никейской императорской фамилии. Здесь она под защитой капитана. И моей тоже, — холодно сообщил Павлос.

— Да, я принцесса, — заявила Анна, хватая себя за волосы и убирая их назад. — И вы меня уже знаете.

Толпа замолкла, пораженная. У Гутхлафа отвалилась нижняя челюсть, как сломанный ставень. И тут надо всеми разнесся хриплый смех Димитрия.

— Микал! Господи, парень, да что это с тобой сделали?

Напряжение мгновенно пропало, когда до всех в толпе по очереди стало доходить случившееся. Все сразу заулыбались, потом засмеялись. Павлос перехватил мой взгляд, и мы с ним тонко усмехнулись друг другу. И хотя все поняли, что над ними подшутили, матросы нашли это чрезвычайно забавным и смешным. Они толпились вокруг нас, таращились на Анну, стараясь разглядеть в ее лице черты баскского найденыша.

— Ты ж была таким парнем! — вопили они. — И таким матросом! Добро пожаловать назад, принцесса, добро пожаловать!

Анна тоже смеялась. Она вытянула вперед руки, и ее кольца и перстни засияли и засверкали.

— Вы хорошо меня учили, ребята, и приняли в свой круг — это был самый теплый прием, какой я где-либо встречала… за многие-многие годы. Я не могу снова стать Микалом — хотя бы потому, что мне надоело бинтовать себе грудь. Теперь я буду Анной, если капитан не возражает.

— У меня нет возражений, — сказал капитан. — Вы оказываете нам честь своим присутствием, Vassileia . И вы, матросы «Кормарана», должны радоваться: эта дама может махать мечом точно так же, как брать риф на парусе. А теперь — за работу, парни! Отходим через час. В этом городе нам грозит слишком много опасностей, но мы и сами можем кое-кому пригрозить — правда, в другом месте. — Он повернулся и пошел к своей каюте, задержавшись возле меня. — Надо поговорить, Петрок, если ты не против.