Эльвира Барякина - Аргентинец

Саблин криво улыбался. Может, и не стоило, но если бы ему вновь пришлось делать выбор, он бы все равно присоединился к добровольцам и заново проделал путь от Орла до Кавказских гор.

Клим Рогов как-то говорил, что ему неинтересно заниматься войной — жаль тратить время на дурное дело. А война без спросу занялась им самим. Она забирала всех — и тех, кто готов был в ней участвовать, и тех, кто не готов.

Идти против большевиков — значит стрелять в насильно мобилизованных русских людей. Не идти — значит, смотреть, как рушат твой дом, и даже не пытаться спасти его. Эффект капкана: коль скоро ты попал в него, у тебя нет правильного выбора — либо ты отгрызешь себе лапу и уйдешь калекой, либо дождешься, когда придет охотник и сделает из тебя чучело со стеклянными глазами.

Каждый принимал решение сам — чтó для него предпочтительнее. Саблин сопротивлялся до конца — насколько хватало сил. Он видел себя таким — не сдающимся: это было по-саблински. А уж имела смысл его борьба или не имела, кто разберет? Со смыслом у жизни вообще туговато.

С малообъяснимой наивностью Саблин верил, что когда они доберутся до Новороссийска, самое страшное останется позади. Будет организованная эвакуация, раненых переведут на корабли и отправят… командование скажет куда. Но как только лазарет перевалил через горы, стало ясно, что все надежды были напрасными.

Тихий весенний вечер, склоны, окутанные лиловой дымкой, вдалеке — спокойное море… Внизу — насколько хватало глаз — спутавшиеся, беспорядочные воинские части. От подножья гор поднимались огромные столбы клубящегося серо-черного дыма.

— Где корабли союзников? — с беспокойством спросила Фея.

Кирилл Саввич протянул ей бинокль:

— Вон там, на горизонте. А в порту, кажется, нет транспортов. Ну что, господа, поздравляю: нам остается только броситься в море.

Саблин велел разбивать лагерь, а сам — после долгих расспросов «кто за что отвечает?» — отправился на Ласточке к генералу Кутепову, который заведовал комиссией по эвакуации.

Его штаб располагался в вагоне недалеко от пристаней. На подъездных путях несколько теплушек стояли, охваченные пламенем.

У Кутепова шло заседание. После ругани с часовыми и офицерами Саблину удалось протиснуться в жаркое нутро вагона. Там дым стоял коромыслом. Казаки и добровольцы орали, хватались за оружие… Кутепов призывал их к порядку, но свары вновь разгорались.

— Вам известно, что генерал Кирей эвакуирует снаряды и артиллерийское имущество, в то время как люди остаются на берегу? — кричал пожилой полковник с сабельным шрамом на лбу. — Этот подлец дал объявление, что те, кто погрузит не менее пятидесяти пудов, получит место на корабле.

— Почему вывозится артиллерия, а не больные и раненые? — спросил Саблин капитана-дроздовца.

Тот скрестил руки на груди:

— Потому что все уже думают о том, как будут жить после войны. Больных и раненых не продашь за границей.

Заседание тянулось четыре часа. Каждой дивизии выделили пароходы, которые надлежало занять соответствующими караулами, чтобы не пускать на борт посторонних.

— Господа, — в десятый раз повторял Кутепов, — уверяю вас, транспорты будут. Мы уже получили соответствующие радиограммы.

Сколько Саблин ни бился, ему не удалось найти место для лазарета. Кто отводил глаза, кто посылал его к черту, кто советовал обратиться к союзникам.

— Французы сказали, что дадут сорок пять мест, не больше, — говорил дроздовец. — От англичан до сих пор не поступило определенного ответа: они заняты — из Константинополя только что прибыл второй батальон Королевских шотландских стрелков. Он должен обеспечить эвакуацию иностранных миссий и — если получится — небольшого числа белогвардейцев.

Саблин вышел из вагона. На стене — выцветший на солнце плакат: Гулливер в британской каске тащил за веревочки стайку броненосцев — «Я, англичанин, дал вам все нужное для победы!».

И тут же на земле, прямо под штабным вагоном, отпечатанные на гектографе бумажки:

Долой золотопогонников и бездельников!

Все солдаты Белой армии теперь имеют право вернуться на родину, кроме монархистов, помещиков, кулаков, фабрикантов, купцов, спекулянтов и прочих паразитов, которые изгоняются из Советской России.

Предъяви эту листовку в политотдел любой из советских армий.

Воткни штык в землю! Присоединяйся к Красной армии! Присоединяйся к истории!

Вперед навстречу новой заре человечества!

Саблин вернулся в лагерь — оглушенный и бесчувственный. Долго сидел у костра, глядя в огонь. К нему подошла Фея:

— Я только что была в порту, что там творится — ужас! Пришел итальянский пароход, все сразу к нему. Женщину насмерть задавили.

Саблин и слушал и не слушал ее. Что делать? Провизии осталось дня на три-четыре; в кассе — пара тысяч рублей-«колокольчиков», на которые уже ничего не купишь. Он огляделся — склоны гор были усеяны походными кострами: это десятки тысяч людей. Их невозможно эвакуировать, сопротивляться они не в состоянии — что ждет их, когда в город войдут красные?

Дым от пожарищ заволок все небо. В горах слышались выстрелы — значит, бои уже идут там. Впрочем, кто его знает — может, это зеленые кого-то грабят?

Быстро сгущались сумерки, лагерь гудел, возился, устраивался. В кустах чирикала птица.

Саблин поднялся — надо было проведать пациентов. Раненые так и остались в повозках; сестры милосердия меняли бинты; свет керосинки озарял их загорелые, худые, будто иконописные лица.

Доктор подошел к крайней повозке. Никита Еремин, двадцать два года… Три дня назад Саблин ампутировал ему съеденную гангреной ступню.

— Как дела?

Еремин лежал, положив руки за голову.

— Хорошо, Варфоломей Иванович. Вы посмотрите, луна-то какая! Ну чисто сыр с дырками! У моей маменьки была гастрономическая лавка в Киеве, на Подоле: там такой сыр продавался.

— У нас мыло есть? — крикнула кому-то Фея. — Бинтов чистых не осталось, надо стирать.

— Иди лучше на английский склад, — отозвался из темноты какой-то человек.

Саблин оглянулся на звук его голоса и обомлел: прямо на него шел казак, обвешанный походными медицинскими сумками.

— Что это? Откуда?

Казак кивнул на город внизу:

— Англичане уничтожают военные склады и кое что раздают бесплатно.

Саблин посмотрел на Фею:

— Бери Кирилла Саввича, и поехали к англичанам!

— Доктор, не бросайте нас! — вдруг вцепился в него Еремин.

Саблин сердито выдернул руку:

— Да что ты как маленький! Никто не собирается тебя бросать.

Но Еремин не слушал:

— Доктор, побожитесь, что не бросите нас! Вы посмотрите, что делается: ведь мы тут пропадем… Как есть, пропадем без вас!