Эльвира Барякина - Аргентинец

Нине было неприятно, что дядя Гриша считал Володю «бестолочью». Она вступалась за мужа, утверждая, что дела шли плохо из-за дурной аграрной политики, но дядя Гриша не давал ей говорить:

— Чего ты мне загибаешь! У него урожай овса был — не больше шести четвертей на десятину. А в его хваленых заграницах по восемнадцать снимали. Скотину до чего довел? На него заявление надо было написать в Общество покровительства животным!

Как и Нинин отец, дядя Гриша был деспотом и, когда его заносило, совсем не думал о том, что и кому он говорит.

Когда он в первый раз приехал в Осинки, он довел Нину до слез, долго утешал ее, а потом твердо сказал, что если она хочет взять его управляющим, то ей придется разогнать к дьяволу всех дармоедов и тратить на городское житье не больше полтораста рублей в месяц.

— Остальное будем вкладывать в завод, или закрывай его и не морочь мне голову.

Нина согласилась на его условия и рассчитала всю прислугу, кроме кухарки, дворника и приходящей девушки, которая убиралась в комнатах. После долгих переговоров свекрови была оставлена Фурия Скипидаровна, иначе графиня пригрозила уйти в монастырь.

— Ай, молодец! — уважительно присвистнул дядя Гриша, когда Нина поведала ему о битве с Софьей Карловной.

За ужином дядя Гриша велел рассказать ему о наследнике.

— Ну что… Давай подождем Матвея Львовича, — произнес он, вытирая руки полотенцем. — Он жулик всероссийского масштаба, он знает эти вексельные дела.

По его словам в Осинках было спокойно, хотя дезертиры добрались и сюда. Это были свои, местные ребята. Они вели себя шумно, много пили и стращали девок рассказами о войне, но нападали только на рыбу, которую глушили привезенными с фронта гранатами.

На заводе наконец удалось пустить английскую машину для чесания льна.

— Ты не думай, у меня бабы без дела не сидели, — похвалялся дядя Гриша. — Я их рукавицы заставил шить, покуда машина простаивала. Ничего, племяшечка, к весне война кончится, и все будет хорошо.

Нина обвела взглядом сидевших за столом детей и Варвару с ребеночком, уснувшим на ее необъятной груди. Так хотелось верить, что ждать осталось недолго, что все действительно наладится.

— Солдаты Нижегородского гарнизона говорят, что ни за что не пойдут на фронт, — добавил дядя Гриша. — Постановили зимней формы не принимать и учинить бунт, если их будут насильно сажать в теплушки. И так по всем городам. Воевать некому — значит, войны не будет.

Каждый раз, приезжая в имение, Нина ходила по тем самым комнатам, теперь совершенно мертвым, с завернутыми в марлю люстрами, с зачехленной мебелью. Потом долго сидела в спальне, разбитая непоправимостью своего горя. Пожелтевший портрет Володи на стене, его трубка, его карандаш…

Вера принесла Нине бутыль с горячей водой — умыться.

— Меня графский лакей научил, что и как надо делать, — с гордостью сказала она. — Он старенький совсем, живет у дочери на пасеке, но все-все помнит. В комнату для гостей надо подавать веер, свечи, мухобойку, свежие чернила с бумагой и заведенные часы. Если в гости приехала дама, то нужны еще подушечка для шляпных булавок и завивальные щипцы. Правильно?

— Правильно.

Вера — единственная из всех — смотрела на Нину как на настоящую даму. Она точно так же цеплялась за любые намеки на красивую жизнь, только для нее она была еще более недоступна.

— Ты иногда ходишь сюда? — спросила Нина.

— Не, батя не пускает. Нечего, говорит, тут шастать… А я страсть как люблю этот дом! Знаете, у нашего старосты пес во дворе, у него морда, как у барских собак… ну, с которыми на охоту ездили. Так я даже этого пса люблю.

Нина поцеловала ее в лоб:

— Спокойной ночи.

Девочка ушла, перекрестив ее на прощание — так трогательно! Нина задула свечу.

В гимназии ее не любили. Мама сшила ей белый кашемировый капор с большой красной розой, и в первый же день одноклассницы подняли ее на смех. Откуда-то они прознали, что Нина из недостаточных, и это словечко прицепилось как зараза. Она была недостаточно хороша для Мариинки — гимназии, где учились дочери потомственных дворян и купцов первой и второй гильдий. Она была невыносима для Оли Шелкович, культурной барышни, знавшей наизусть всего Пушкина и меню кондитерской «Севилья».

Много лет спустя Нина поняла, за что взъелась на нее Шелкович. Ее отец тоже был невелика птица: он служил конторщиком на Башкировских мельницах и всегда ходил «напудренный» мукой. Оле хотелось, чтобы в классе был кто-то хуже ее, чтобы у обладательниц портфелей из дорогого сафьяна даже мысли не возникло поразвлечься за ее счет, когда есть готовая, обкатанная со всех сторон жертва.

Мама говорила: «Не обращай внимания», а Нина пыталась просчитать, почувствует или нет Оля, если подлить ей в чай Жорины капли от запора. Но и для мести Нина была «недостаточная»: капли стоили дорого, и у нее не хватало духу переводить их на врага.

Это была война с залитыми чернилами страницами, кнопками на стульях, отчаянными драками в уборной и воплями классной дамы:

— Купина остается после уроков!

Нина нарочно собирала плохие отметки, чтобы ее исключили.

— У меня недостаточно ума! — однажды заявила она матери.

Уложив Жору спать, мама позвала ее на кухню.

— Есть люди, которые спасают, а есть люди, которые топят, — сказала она, обнимая Нину. — Тебе встретятся и те, и другие. И ты каждый раз будешь выбирать: у кого из них получится задуманное, а у кого нет.

— А если меня никто не захочет спасать?! — в ярости крикнула Нина.

— Сделай так, чтобы захотели.

Девочек в гимназии готовили не к самостоятельной жизни, а к главному, роковому событию — замужеству. Уроки французского, чистописание, Закон Божий, танцы, умение делать книксен и кроить панталоны — все это требовалось для того, чтобы заарканить подходящих молодых людей. Вся жизнь выпускного класса женской гимназии вертелась вокруг изречений о любви и профилей в виньетках из сердец.

Экзаменов ждали со страхом и надеждой — вот она, граница детского и взрослого мира: делай что хочешь, но за два-три года тебе надо найти жениха. И все же гимназистки терзали себя не только гаданиями и сонниками, которые предвещали появление усатых незнакомцев. На переменах девушки собирались у дворницкой и говорили о том, что надо становиться критически мыслящими личностями и вырабатывать в себе разумное миросозерцание.

Они почти поголовно, как и остальная молодежь в городе, были пропитаны бунтарским духом. Что бы правительство или любое начальство ни делало, все воспринималось в штыки.

— Страна раскололась на два лагеря: «отцов» и «детей», — вдохновенно вещала Оля Шелкович. — «Отцы» приказывают, не объясняя, и запрещают, не вдаваясь в подробности. А мы, «дети», отказываемся повиноваться.