Эльвира Барякина - Аргентинец

Жора и Елена обошли вокруг корпуса. С другой стороны была открыта форточка, из которой тянулся табачный дым.

— Эй, есть там кто-нибудь? — тихо позвал Жора. С улицы было плохо видно, что творится за стеклом.

— Не входите сюда! — отозвался голос. — Нас задерживают как пленных. Конвойные говорят, что сейчас будет оцепление.

Елена ахнула.

Они побежали назад к очереди, нашли знакомого из числа демобилизовавшихся офицеров.

— Уходите скорее! — сказал Жора громко, чтобы и другие слышали. — Из здания никого не выпускают. Большевики стягивают силы, чтобы оцепить Кремль.

В очереди поднялось волнение. Какой-то тип в ушанке цапнул Жору за рукав:

— Следуйте за мной.

Тот оттолкнул его:

— Пошел вон, провокатор!

Елена взвизгнула. Ряды расстроились, кто-то из офицеров побежал, и тут со стороны Дмитриевской башни показались вооруженные матросы. Толпа бросилась врассыпную.

Жора был пьян от пережитого страха и счастья, что удалось спасти столько людей. Он проводил Елену, примчался на Гребешок, ввалился, не снимая калош, в гостиную:

— Началось! Теперь офицеров объявят вне закона, и у них действительно не будет иного выхода…

Он примолк, наткнувшись взглядом на скорбную фигуру Нины у окна.

— К нам приходили… — сказал Клим, поднимаясь с кресла.

— Кто?

— Товарищи — кто же еще?

— Они нашли вино?!

Клим покачал головой:

— Если бы нашли, мы бы тут не сидели. Они запретили вам выезжать из города. Влепили в документы здоровый штамп — ни ты, ни Нина, ни Софья Карловна больше не имеете права покинуть Нижний Новгород без специального разрешения. У родителей Елены, вероятно, та же история. Забастовка железнодорожников кончилась, поезда пустили, и кремлевские товарищи, видимо, испугались, что останутся без классовых врагов. Против кого тогда воевать?

— Мы будем драться! — воскликнул Жора и рассказал о том, что произошло в Кремле.

— Нет, — покачала головой Нина, — мы уедем. Это уже не игрушки: нам объявили войну.

— Вот и прекрасно!

— Тебя убьют, дурачок! Если самому себя не жалко, подумай о Елене. И обо мне.

— У большевиков есть оружие, у нас нет, — сказал Клим. — Нам нечем защищаться. Но дело даже не в этом: я не хочу участвовать в гражданской войне. Мы с Ниной все обсудили: послезавтра я поеду в Петроград и потребую у аргентинского посла, чтобы он помог вывезти вас за границу. Мне не откажут — все-таки у меня есть имя и кое-какие связи в Буэнос-Айресе. Большевики не пойдут на дипломатические осложнения из-за нескольких беженцев.

Жора почувствовал, как кровь отлила у него от лица:

— Только крысы бегут с тонущего корабля! Багровы никогда не уедут из России — у них здесь все, дело всей жизни… Мать не переживет, если Елена ее бросит, а я не поеду без нее.

— Иногда людям приходится принимать непростые решения, — тихо сказала Нина.

Весь вечер Жора не мог найти себе места. Как уезжать? Как рассказать обо всем Елене? А вдруг Клим просто досыта наелся большевизма и теперь нашел предлог, чтоб удрать? Он нравился Жоре, но его упорный отказ от борьбы наводил на сомнения: а что, если он всего лишь болтун и трус?

Нина не могла представить, как будет жить без Клима. Она старалась быть веселой и много говорила, но Жоре казалось, что от нее веет холодным ужасом.

Нина ушла спать пораньше, и он хотел пойти за ней, чтобы обнять и утешить, но Клим его не пустил:

— Не ходи. Потом… Ей надо побыть одной.

Сидели вдвоем в темноте, только в открытой печи пламенели угли. Клим размешивал их кочергой, нарочно выбивая искры.

— Я не знаю, сколько времени пробуду в Петрограде, — произнес он. — И неизвестно, смогу ли писать вам…

— Почему ты не захотел обвенчаться с Ниной? — перебил его Жора.

Клим в удивлении посмотрел на него, будто он спрашивал заведомую глупость.

— Свадьбу лучше справить в Буэнос-Айресе. Там у меня друзья.

Жора понимал, что суется не в свое дело, но не мог удержаться:

— А ты подумал, каково моей сестре?! Ты уедешь, и все решат, что ты попользовался ею и бросил.

— Я обещаю, что вернусь за вами. Что бы ни случилось.

Клим замолчал, по лицу его двигались огненные тени.

— Нина тоже думает, что я сбегу? — криво усмехнулся он.

— Я этого не говорил, — начал оправдываться Жора. — Просто со стороны все выглядит так, будто…

Клим поднялся:

— Спокойной ночи.

Проходя мимо спальни сестры, Жора слышал, как Клим что-то взволнованно доказывал Нине.

Он долго не мог уснуть. Почему им запретили покидать город? Большевики что-то задумали или это очередной бредовый, ничего не значащий декрет? Искать логику в действиях властей было бесполезно, и тем острее чувствовалась беззащитность перед их произволом: тебя и твою семью могли арестовать в любой момент и за что угодно.

Все медленно текло в одном направлении, как оползень, громадная масса камней и песка, из-под которой не выбраться.

Жора вспоминал книги по истории: деспоты всегда обещают спасение здесь и сейчас и всегда нуждаются во врагах — чтобы оправдать свои неудачи. Когда враги выявлены, власть берет курс на их истребление, потому что вскоре сама начинает верить, что беды проистекают не из-за ее косорукости, а из-за чьих-то козней. Берите в пример хоть гонения на христиан, хоть Великую французскую революцию, хоть Тайпинское восстание в Китае.

С такой бедой не справиться в одиночку. Клим был прав: надо искать союзников и звать на помощь.

Узнав о том, что Клим направляется в столицу, Антон Эмильевич объявил, что поедет с ним, а потом дальше, в Финляндию, которая вовремя отделилась от Советской России.

— Простите меня, старика, но я не могу жить в таком кавардаке. Пережду революцию в Гельсингфорсе — там у меня есть знакомые.

— Любочка тоже едет? — спросил Клим.

— Она отказалась. — Антон Эмильевич побледнел, хрустнул пальцами. — Что ж, я в ее дела вмешиваться не собираюсь.

Клим запретил Нине провожать их:

— Не надо, чтобы тебя видели на вокзале.

Стоя на крыльце, она смотрела, как Клим укладывает чемоданы в извозчичьи санки. Он подошел, обнял ее. Веки Нины опухли от слез, губы дрожали.

— Вернись ко мне…

Клим попробовал отшутиться:

— Беспокойство — это изобретение страхов, которые никогда не сбудутся.

— Опоздаем! — кричал из санок Антон Эмильевич.

Нина перекрестила Клима. Он подтолкнул ее к дверям:

— Иди в дом — простудишься.

Но она стояла на ветру, пока санки не скрылись из виду.

Билеты в спальные вагоны достать было нельзя — каким-то очередным декретом пассажиров уравняли в правах: «Пусть господа буржуи в простом вагоне проедутся». Но вместо вагонов третьего класса подали красные теплушки: «Вместимость — восемь лошадей или сорок человек».