Эльвира Барякина - Аргентинец

— Расстрелять, — велел следователь, и Жору выволокли во двор. Рыдающую Елену оставили у него в кабинете.

Во дворе уже набралось около двадцати арестантов. Жора остановился, в тупом оцепенении глядя перед собой. Голосовые связки распухли от крика, вывороченные суставы ломило, колени тряслись.

Он не сразу признал дядю Гришу, сидевшего у стены, — лицо и борода его были в крови.

— Иди сюда, племяш, — позвал он.

Жора приблизился. Опустился рядом, уперся затылком в холодную кладку.

«Елена… Елена… Что они с тобой делают?»

— Эх, не получилось из нас заговорщиков, — сказал пришепетывая дядя Гриша: на допросе ему выбили зубы. — Ну ничего, ничего… Хотя Варвару с детьми, конечно, жалко…

Словно в бреду, Жора слышал, как один конвоир рассказывал другому: вот уже несколько дней в городе идут повальные аресты. Кто-то заметил, что начальник гарнизона разослал солдат по дальним деревням, на подавление контрреволюционных бунтов, и в Нижнем почти не осталось красноармейцев. Это выглядело подозрительно, и точно, тот оказался главарем белогвардейского подполья. Его пытали и вытянули многие имена. Восстание сорвалось за три дня до назначенной даты.

Солнце застыло над верхушками яблонь бывшего купеческого сада. Сознание отказывалось принимать: неужели всё? Неужели они посмеют убить нас? Закрыв лицо руками, Жора плакал.

— Ну будет… будет… — шептал дядя Гриша и гладил его по волосам. Но Жора не мог остановиться: в ушах звенел отчаянный крик Елены.

Во двор выводили новых людей: растерзанных, на грани истерики, полностью опустошенных. Елены не было.

Шепот, шепот без конца:

— Союзники обещали вступиться за арестованных. Красный Крест не допустит такого издевательства…

— А одного полковника приговорили к расстрелу, но забыли расстрелять…

На закате их вывели за забор, на бровку Почаинского оврага, вместо приговора прочитали статью из газеты:

— Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, товарища Ленина, побуждает отказаться от сентиментальности и твердой рукой провести диктатуру пролетариата. Довольно слов! Нa каждое убийство коммуниста или на покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии, ибо кровь наших товарищей — убитых и раненых — требует отмщения.

Последнее, что видел Жора перед расстрелом, двое чекистов приволокли труп девушки с длинными светлыми волосами и сбросили его в приготовленную общую могилу.

Эпидемия невиданной, особо тяжелой инфлюэнцы [30] Испанский грипп, «испанка» — самая страшная пандемия за историю человечества. В 1918–1919 годах от нее умерло более 50 миллионов человек. накрыла Свияжск. Доктор Саблин заразился одним из первых, и его отправили в Нижний Новгород. Болезнь распространялась так стремительно, что вскоре число больных намного превысило число раненых. Молодые и крепкие умирали сначала десятками, потом сотнями.

Инфлюэнца чуть не убила Клима, но в то же время спасла его от участия в штурме Казани. Пароход, на котором агитбригада Скудры подплыла к городу, напоролся на мину.

Казань была взята. Красным достались ликующие окраины и опустевший центр: вместе с белыми ушли тысячи беженцев. Волжская военная флотилия и войска двинулись на восток, вверх по Каме. Свияжский лагерь постепенно сворачивался.

Клим недоумевал: почему Красная армия, больше похожая на разбойничью орду, смогла одолеть белых? Неужели на той стороне не нашлось ни сил, ни средств, чтобы отстоять Волгу?

Не нашлось — хотя бы по той причине, что, скажем, Клим Рогов работал на большевиков. Он сделал выбор: ему было важнее спасти Нину, а не Казань. Подавляющее большинство участников операции тоже решило, что лично для них выгоднее помогать красным или сохранять нейтралитет. Для кого-то это было осознанное действие, кто-то бездумно несся в общем потоке… Что ж пенять на результат? Все закономерно.

Но как жалко было расставаться с надеждой на скорое избавление! Всего месяц назад Клим думал, что большевики ни за что не удержатся у власти. Раньше он подмечал недостатки Красной армии, а теперь искал и находил признаки ее скорой победы: мрачное самоистязание игрока, который продулся в пух и прах и теперь вынужден платить по счетам.

Сестра Фотиния посадила Нину и Клима на санитарный пароход «Смерть буржуям», следовавший до Нижнего Новгорода.

— Доходяги, — вздохнула она, глядя на них.

Перед самой отправкой монахиня привела с собой деревенского дурачка Максимку, который за сухарик согласился притащить на пароход тяжелый сверток из мешковины.

— Забирай своего черта, — шепнула она на ухо Климу. — Уж не знаю, музейный это мужик или нет, но он приносит несчастье Свияжску. Правильно сделали, что его в реку не кинули, а то бы у нас вся рыба передохла.

Санитарный пароход провожали гудками. Нина с Климом сидели у борта, обсаженного мешками с песком. Справа пулеметное гнездо, слева ящики с патронами, за спиной — тщательно упакованный подарок французских промышленников, он же Люцифер и, кажется, Иуда Искариот.

Яркая красота осени; в такой торжественной обстановке ободранное судно с чуть живыми людьми — все равно что дохлая мышь на парадном мундире камергера.

Немногим больше года назад Клим ехал по этим самым местам на пароходе «Суворов». Подумать только: кожаные чемоданы, светлый костюм… Он и сейчас был богачом по сравнению с другими: как-никак у него имелся бинокль, несессер и ворованный сатир.

Все, что хотелось, — положить голову Нине на колени, смотреть на завиток волос на ее шее — будто нарисованный хохломской узор. Она приглаживала Климу вихры, проводила пальцами от виска до затылка: только это и облегчало проклятую мигрень — наследство, оставленное инфлюэнцей.

Нельзя возвращаться домой — узнают, арестуют, убьют… Но Жору не бросишь в беде. Хотя кто знает — может, спасать его уже поздно.

Еще издали было видно, что Нижний Новгород тяжело болен. Дома будто вросли в землю, на ярмарочном берегу — ни души. Матрос сказал, что большевики попытались организовать там «социалистическое торжище»: предложили крестьянам менять промышленные товары на хлеб. Но из затеи ничего не вышло: мужики отказались везти продовольствие, да и мануфактуры не было — откуда она возьмется, если фабрики стоят?

Торговые ряды стали использовать вместо казарм — для войск, прибывавших в город на переформирование. Самоволка, пьянство, проститутки и, как следствие, бесконечные пожары. Сгорели сорок лавок в Китайских рядах, ресторан «Апполо», номера Ермолаева… Губисполком вывел оттуда солдат — от греха подальше — и разместил их в городе. А Ярмарку начали растаскивать: в окрестных деревнях теперь все крыши были покрыты железными вывесками — у одних над головой «Хрустальные изделия», у других «Битая птица».