Андрей Орлов - Харбинский экспресс

Мадемуазель Лулу стояла, наклонившись над супницей, с которой снимала пробу. Только сейчас ей было уже не до гастрономических изысков: приступ внезапного кашля согнул ее пополам, фарфоровой половник со звоном ударился о поднос, и приму заведения мадам Дорис вдруг вывернуло самым неделикатным образом.

— Назад! — страшно закричал ротмистр, обладавший непостижимой быстротой реакции. Но даже это не могло помочь делу: прекрасная Лулу, в которой вмиг не осталось ничего изящного, с губами, перемазанными желто-зеленой пеной, повалилась на пол, увлекая за собой поднос с обедом — из которого, на злое ее счастье, довелось отведать только ей одной.

Ротмистр выхватил браунинг и шагнул к Матюше.

Но и тот ничего не мог уже прояснить в этой отчаянной ситуации: едва раздался звон рушащегося подноса, он стукнулся головой о косяк, дернул пару раз ногой и затих.

Агранцев склонился к нему, сдернул с кушака ключ. Потом выскочил в коридор и, прыгая через ступени, помчался наверх — к апартаменту, где томились его заключенные. Прислушался, щелкнул замком и рывком распахнул дверь.

И тут же понял, что подтвердились худшие его опасения.

Стол в первой комнате был собран на три персоны, однако обедали только двое: господа Дохтуров и Сопов. Павел Романович к еде пока что не приступил, ложка лежала рядом, на крахмальной скатерке. А вот Клавдий Симеонович, заложив за воротник тугую салфетку, уже зачерпывал гущу.

— Хороша… — только и успел сказать он.

Потому что дальше случилось совсем неожиданное: ротмистр ухватил скатерть и сдернул одним рывком со стола, обрушив на пол всю утварь.

— Вы что себе позволяете?!

Но ротмистр отмахнулся:

— Недосуг, доктор. Где генерал?

— В курительной. Однако его лучше не трогать, потому что…

Договорить Павел Романович не успел.

Сопов, до того оттиравший салфеткою брюки, пострадавшие вследствие «выходки» ротмистра, вдруг схватился за воротник. А потом принялся ногтями царапать горло — точно по неосторожности подавился рыбьей косточкой.

— Ну, все. — Агранцев глянул на купца и безнадежно махнул рукой. — Не успел. Господи, прими раба Твоего…

Он стремительно повернулся к Дохтурову:

— А вы? Успели хватить?

Павел Романович яростно посмотрел на Агранцева.

— Сами яду подсыпали, а теперь ваньку валяете?!

— Да подите вы к черту! — взревел ротмистр. — Что я вам, Цезарь Борджиа? У меня и так хватало способов отправить вас к праотцам… без мертихлюндии. Можете верить: вторая порция сей замечательной ушицы дожидалась меня внизу. Только ее Лулу первой продегустировала… Царствие ей небесное!..

Меж тем Клавдий Симеонович сполз со стула на пол и остался сидеть, прислонившись к ножке. Глаза у него закатились.

Павел Романович кинулся к своему недавно возвращенному саквояжу.

— Бросьте, — скривился ротмистр, — не мучайте вы его. Отходит…

— Не учите!.. — Павел Романович раскрыл рыжий саквояж и вытащил длинную каучуковую трубку. — Держите его… так… поверните голову набок! Да подайте графин с водой! Вот, хорошо… А теперь лейте ему в горло! Да лейте же, черт вас дери!..

Трудно сказать, что сыграло главную роль — желудочный зонд ли, склянка с апоморфином, отыскавшаяся в заботливо уложенном докторском саквояже, или обильно выпитое Соповым накануне спиртное — только через четверть часа Клавдий Симеонович, до того пребывавший в полном беспамятстве, закряхтел, приоткрыл левый глаз и выговорил, с трудом ворочая языком:

— Довольно уж… аки кит раздулся… нутро больше не принимает…

Он оглядел мутным взором зловонную зеленоватую лужу, в которой сидел, и добавил смущенно:

— Вот ведь какая морген-фри приключилась…

Грузопассажирский пароход «Самсон» стоял под парами, готовясь к рейсу по Сунгари. Пароходик был так себе — тупоносый, плоскодонный, метко окрещенный местными острословами «утюгом». Над главной палубой одиноко высилась мачта, терявшаяся на фоне огромной трубы. Она выглядела неловким и ненужным уже пережитком.

Главная палуба была застроена салонами для пассажиров, а сверху, над нею, устроили еще одну — специально для прогулок господ-экскурсантов. Надо сказать, «Самсон», хотя и приносил некоторую прибыль перевозкой китайского чая, служил в основном для катания праздной публики. До Амура пароходик никогда не ходил, груз перекладывали в Сан Сине на самоходные баржи, которые и шли далее до Хабаровска.

На «Самсоне» любили пробежаться по Сунгари состоятельные люди Харбина — чины из КВЖД, военные, да и просто господа, коим наскучили увеселительные вечерние программы бесчисленных рестораций. Билет на «Самсон» стоил недорого, а обслуживание не уступало харбинской «Лоттерии».

Недавние посетители заведения мадам Дорис собрались теперь в каюте «16-бис» (второго класса, по правому борту). За окном ее виднелись пакгаузы Пристани и подъездная дорога, по которой одна за другой пылили ломовые подводы. Вещей у обитателей каюты почти что и не было. Сопов и генерал вообще не имели поклажи, у Дохтурова имелся только его саквояж — да и откуда было взяться чему-то другому? — а ротмистр принес с собой небольшой чемоданчик и объемистую плетеную корзину, которую пристроил под столиком возле окна.

— Вот что, господа, — сказал Агранцев, оторвавшись от созерцания причала.

Он повернулся к спутникам и обвел всех долгим взглядом.

— Наше положение становится все отчаяннее, — сказал он. — Я желаю в нем разобраться.

— На «Самсоне», полагаю, нам ничего не грозит? — спросил генерал.

— Возможно, — ответил Агранцев. — Но не поручусь. Вокруг творятся настоящие чудеса… и пренеприятного свойства. Если б не доктор, господина негоцианта уже ангелы бы встречали. Да и вас, ваше превосходительство, тоже.

Павел Романович только хмыкнул. Он держал на коленях свой саквояж, с которым не расставался. Саквояж был расстегнут, и пальцы доктора беспрестанно что-то перебирали внутри, словно производили некую, весьма важную, ревизию.

Генерал пожевал губами, но ничего не сказал. Покинув заведение мадам Дорис, он приобрел более респектабельный вид. В новых сапогах, сюртуке и шерстяных брюках их высокопревосходительство выглядел куда авантажнее. Над остатками его куафюры поработал цирюльник, и теперь Ртищев словно помолодел. Скорее всего, из-за отсутствия бакенбард, которые пришлось сбрить, так как мастер решительно отказался их реставрировать. (Все эти новации были оплачены из средств ротмистра, и Агранцеву пришлось дать обещание принять деньги, когда генерал снова будет при средствах.) Но, несмотря на обновленный свой облик, Ртищев держался особняком, отмалчиваясь и кутаясь в шинель, с которой ни за что не пожелал расставаться. Порой он болезненно морщился — что было неудивительным, если вспомнить про сломанное недавно ребро.