Андрей Орлов - Харбинский экспресс

— Оф-фля, — вдруг раздался чей-то знакомый голос.

Несмотря на дефект речи, Дохтуров тут же этот голос узнал. А вот рябой — нет. Да и не мог он его знать, потому что видел ротмистра первый раз в жизни. И, как оказалось, в последний.

Когда Агранцев произнес свое искаженное «опля», рябой перевел на него взгляд.

И тут ротмистр ухватил рябого обеими руками за уши. Со стороны могло показаться, будто ротмистр собирается расцеловать «дидова» родственника.

Но Агранцев, понятно, целоваться не стал. Вместо этого приподнялся навстречу и с силой ударил рябого лбом точненько в нос.

Этот удар совершенно потряс «дидова» племянника. Он упал прямо на ротмистра. Тот ловко, кошкой извернулся и, оказавшись сверху, ухватил рябого за шею. Рванул в сторону-вверх. Как-то хитро рванул, с вывертом.

Раздался сухой щелчок — будто сучок обломился.

— Занавес, — сказал ротмистр.

Все произошло быстро. Так, что Дохтуров не успел ни вмешаться, ни даже слова сказать.

— Зачем? — наконец спросил он.

— Чтоб он нас не убил, — ответил Агранцев.

— Вы ничего не знаете. Этот солдат хотел нас спасти.

— Сомневаюсь. И он никакой не солдат… Слушайте, развяжите же мне ноги! — сказал ротмистр. Четкость речи к нему возвращалась с удивительной быстротой.

— Вы что-то слышали из нашего разговора?

— Да почти все.

— Не может быть. Мы говорили тихо.

Ротмистр отмахнулся:

— Бросьте. Это вам только казалось. А для слуха тренированного… Значит, так: мадемуазель вы бы все равно не спасли. Ее б наверняка убили на рассвете, как и всех. Зачем она им? Да и вас после рандеву в «Муравье», вернее всего, нашли бы где-то в канаве, с ножиком под ребром.

Дохтуров промолчал. Не исключено — ротмистр прав.

— Впрочем, все это не имеет значения, — сказал Агранцев.

— Что именно?

— Собирался он барышню выпускать, нет ли — неважно. Я убил бы его в любом случае.

— Потому что с нами воюет?

— Нет, доктор. Не потому. А оттого, что нет ему места на русской земле. Ни ему лично, ни всей его камарилье.

И так это было сказано, что не оставалось сомнений: будь его воля, наутро ротмистр Агранцев не оставил бы пустовать заготовленные красными колья.

— Будет, пошли, — сказал Агранцев, закидав убитого ветками.

— Да сможете ли вы идти? — спросил Дохтуров.

— Постараюсь… с вашей помощью.

— Нет. Лучше я один, — сказал Павел Романович. — Возьму вот его револьвер, — он кивнул на убитого. — А от вас пока толку мало.

Агранцев дотронулся до лица, поморщился.

— Вы правы… Ладно. Револьвер берите, а заодно и куртку. Картуз тоже наденьте — так вам будет спокойнее. Управитесь?

— Управлюсь.

Это не было пустой бравадой. Павел Романович чувствовал, что осилит. В амбаре лишь «дид» с утконосым. Как-нибудь. Они ведь не ждут такого сюрприза.

Бестрепетной рукой Павел Романович обыскал карманы убитого, забрал офицерский наган. Заглянул в барабан: патроны на месте, капсюли целы. Собрался уже уходить, но ротмистр вдруг сказал:

— Подождите. Мне что-то не хочется здесь оставаться.

— В чем дело?

Агранцев передернул плечами.

— Не знаю… Не нравится, и все. Если угодно — предчувствие.

— Что предлагаете? Идти вдвоем нам немыслимо.

— Верно. А мы вокруг двинемся, вдоль хутора. С задней стороны к амбару и подберемся.

— Не получится. У них выставлено охранение.

— Не станут они всерьез караулить. Кого им бояться? Вся наша военная сила сосредоточена нынче в Харбине. На триста верст кругом никого.

— А Семин?

— Семин далеко на западе. А эти как пришли, так и уйдут, и никто их не остановит. Просочатся, будто сквозь сито.

Павел Романович не был уверен, что ротмистр впрямь сможет идти. Но решил: там будет видно. А вдвоем, что ни говори, надежнее.

Но смущала Павла Романовича некая метаморфоза, совершавшаяся, можно сказать, прямо у него на глазах. Он прекрасно знал: человек, которого отделали так, как изукрасили ротмистра, самое малое неделю проведет неподвижно в постели. И долго еще не сможет самостоятельно действовать. А тут извольте полюбоваться — господин Агранцев бодр и вполне свеж. Ну, это, конечно, преувеличение — на ногах он стоит не вполне твердо, и правая сторона лица по-прежнему багровиной заплыла, но сила в руках немалая (как он рябого-то!), мыслит разумно и даже перестал шепелявить.

Объяснения этим фактам не было. Про себя Дохтуров решил, что все дело в необычайной нервной энергии ротмистра, которая его буквально гальванизирует.

Они двинулись вдоль плетня, окружавшего хутор.

Почва была глинистой, размытой. Ноги в ней вязли по щиколотку. Поэтому, когда добрались, Павел Романович дышал тяжело, и пот лил с него ручьем.

Задняя стена амбара была за плетнем, в трех шагах. Окна высоко — не разглядишь.

Перебрались через забор; Павел Романович оглянулся, намереваясь помочь Агранцеву. Но ротмистр хрипло прошептал: «Я сам» — и довольно ловко перевалился через препятствие.

Обойдя постройку, они добрались до скверного, валкого крылечка.

Дохтуров шел первым. Дверь оказалась надежной, с кольцом вместо ручки. Он осторожно толкнул. Но створка не подалась — звякнул накинутый крючок.

— Рвите сильнее, — шепнул сзади ротмистр.

От сильного толчка запор задребезжал, запрыгал.

— Кто там? — послышался отдаленный голос.

— Молчите, — шепнул Павел Романович ротмистру. — У деда наверняка слух звериный, я эту породу знаю. Мигом сообразит, что чужой заявился.

Он взялся за металлическое кольцо, уперся ногой в косяк и потянул на себя. Без рывка, постепенно наращивая усилие. Как и следовало ожидать, запор сопротивлялся не долго. Гвозди вышли из гнезд (амбар-то не вчера ставлен!), и дверь распахнулась.

Вошли.

Павел Романович держал револьвер прямо перед собой.

Амбар был просторным и темным; размытыми тенями виднелись сломанные повозки, старая упряжь, в углу — зимние сани. Слева стоял грубо сколоченный стол, рядом две лавки. Чуть далее — ворох сена, а возле, на полу, какое-то полотнище непонятного назначения. В центре виднелась приставная неровная лестница, которая вела на второй этаж.

Освещалось все парой восковых свечей, прилепленных на столе сбоку.

Воздух в амбаре был тяжким.

— Ты что ли, Трошка? — прозвучал сверху голос.

Момент получился ответственнейшим. Отозваться — может узнать. Промолчать — насторожится.

Павел Романович нарочито громко, со всхлипом зевнул. И жестом показал Агранцеву на темный угол. Тот понял, отодвинулся. А сам Дохтуров пристроился у стола, на стену откинулся, а козырек картуза на самый нос натянул.

— Да ты никак дербалызнул… — проговорил кто-то, и Павел Романович узнал голос.

Утконосый (это был он) протопал наверху — с потолка посыпалась соломенная труха. Потом заскрипела лестница.