Тимур Лукьянов - Тайный орден

«Но что же тогда получается? — Думал Гуго. — Если дьявол тоже способен

построить целый мир, то, значит, он ни в чем не уступает самому Господу Богу?

Выходит, что бога два: одного зовут Господь, а имя второго Сатана или дьявол. Один

представляет добро, а другой — зло. Но вряд ли. Скорее, старик ошибается. Нет, не

создан этот мир дьяволом, а создан Богом. Не может все окружающее исходить от

дьявола, ибо мир все же прекрасен. Красивы деревья, трава, цветы, небо, вода. А разве

способно зло порождать красоту? И дьявол, хоть и творит произвол повсюду, все же

слабее Бога. Не случайно же священники святой церкви говорят, что Сатана всего

лишь падший ангел. Значит, зло намного слабее, и добро, в конце концов,

восторжествует. Но вот только, где же свидетельства этому, если повсюду

господствует именно зло? Может быть, старик не так уж и не прав, и мир

действительно давно попал под власть Сатаны?»...

Был Великий Пост. Благовещение уже прошло, а Пасха еще не наступила.

Весеннее утро 1094 года выдалось в Шампани сырым и холодным. С затянутого

облаками неба время от времени накрапывал мелкий дождь. Резкий северный ветер

налетал порывами и трепал зеленый плащ всадника. После долгой зимы земля уже

оттаяла, снег сошел, и высокая пегая лошадь шла неровно, то и дело проваливаясь

копытами в наполненные жидкой грязью рытвины старой дороги.

Всадник ехал медленно. За ним на привязи плелась усталая запасная лошадка

такой же масти, как и первая, с притороченным к седлу большим продолговатым

щитом, длинным копьем и еще какой-то поклажей.

Сразу было видно, что всадник — человек военный и в пути давно. Он ехал один.

Кроме запасной лошади, никто не сопровождал его. И это обстоятельство само по себе

наводило на мысль, что человек этот бесстрашного нрава и, должно быть, умелый

боец, раз он пустился один в дальний путь в такое неспокойное время, когда грабежи

на дорогах стали обычным делом, а любой куст мог таить засаду.

Всадник отнюдь не выглядел могучим великаном, он не казался слишком

широким в плечах, да и роста был, скорее, среднего, но, по-видимому, отличался

завидной выносливостью и неприхотливостью. Черненый металл кольчуги, шлем и

длинный меч в ножнах, похоже, нисколько не тяготили его.

На первый взгляд костюм всадника, его оружие и лошадиная упряжь были весьма

просты и не слишком дороги. Ни один предмет снаряжения не блистал ни серебром,

ни золотом, ни самоцветами, и люди, не искушенные в военном деле, крестьянин,

ремесленник или монах, запросто могли принять этого всадника за простого

дружинника. Но внимательные глаза сразу заметили бы на латных сапогах воина

рыцарские шпоры, забрызганные дорожной грязью и оттого не блещущие желтым

металлом, а на талии, под распахнутым плащом, поверх кольчуги –– потертый

широкий пояс, обтрепанный и полинялый, но с сохранившейся еще местами

узорчатой вышивкой из золотых нитей. Для человека сведущего эти два знака

неопровержимо свидетельствовали, что проезжий не только благородного

происхождения, а посвящен в рыцарство. Просто этот рыцарь был скорее беден,

нежели богат.

По обеим сторонам раскисшей дороги простирались, упираясь у горизонта в

темные полосы леса, пустые, брошенные поля, заросшие уже кое-где кустарником.

Усталый и промокший всадник вспомнил, как когда-то, еще и не так давно, здесь, в

этих плодородных угодьях Шампани, золотились хлебные колосья и зрели тяжелые

гроздья винограда. Сердце его сжалось от нахлынувшей тоски по прежним временам,

по временам детства и юности, а на душе у него сделалось мрачно и тягостно.

Несколько лет назад вдоль этой дороги был цветущий край, работали люди,

двигались в обе стороны много пеших и конных. Теперь же и дорога, и местность

вокруг нее опустели. На пути, ведущем в родной замок, он не встретил ни повозок, ни

верховых. Деревеньки с ветхими домишками, разбросанные вдоль этой дороги, были

сильно запущены и почти безлюдны. Везде: в сыром воздухе, в безрадостном пейзаже,

в хмурых лицах немногих, бредущих по грязной дороге, крестьян чувствовалось

какое-то уныние, и, несмотря на то, что отсутствовал всадник всего неполных семь

лет, ему казалось, что прошла целая вечность: настолько разительны были перемены в

родном краю. Последние несколько лет во Франции выдались неурожайными, к тому

же, ужасная коса чумы прошлась по стране. Эти страшные «тощие годы» довели

крестьян до лютого голода, а держателей феодов до существования почти нищенского.

Хмурое утро уже начало переходить в тусклый пасмурный день, когда всадник,

наконец, увидел впереди единственную башню замка Пейн. В небольшом селеньице,

расположенном чуть в стороне от дороги, ведущей к замку, казалось, не было никого.

До едущего не доносилось никаких звуков, свидетельствующих о близости

человеческого жилья. Не слышал он ни голосов людей, ни мычания скотины, ни лая

собак. На месте, где раньше стояла харчевня с маленьким постоялым двором,

оказалось пепелище, да и от старой винодельни остались только несколько обгорелых

бревен. Создавалось впечатление, что жители давно покинули свою деревеньку.

Вдруг, чуть впереди, из-за ветхой скособочившейся хозяйственной постройки

показалась какая-то старая женщина в серых шерстяных лохмотьях. Уныло сгорбив

спину, молча шла она под дождем по направлению к обветшалым домам. Всадник

догнал ее и окликнул:

— Мамаша, что случилось, почему у вас тут такая разруха?

Старуха обернулась, остановилась в замешательстве и внимательно посмотрела

на всадника, неожиданно появившегося перед ней. В одетом по-военному

темноволосом молодом человеке с небольшой бородкой, восседающем на высокой

пегой кобыле, она с трудом узнала сына покойного хозяина поместья Пейн, — Гуго,

— много лет назад уехавшего из дома по воле отца, отправившего единственного

наследника на службу к своему сюзерену.

— Простите, монсеньер, что я, старая, сразу с вами не поздоровалась. Я помню

вас ребенком, а теперь вы так возмужали, что трудно и узнать. — Пожилая женщина

еще раз смерила де Пейна взглядом, быстро скользнув выцветшими от возраста, но

все еще очень внимательными голубыми глазами от простого стального шлема,

прикрывающего голову воина, до его забрызганных грязью латных сапог с золотыми

рыцарскими шпорами, и продолжила:

— После вашего отъезда Господь обрушил на нас много несчастий. Из-за

неурожайных лет мы здесь все время голодали. Сначала умер ваш батюшка. Потом,