Дарья Плещеева - Булатный перстень

— Матрос с флагмана, этого еще недоставало, — проворчал Михайлов. — И на самом флагмане измена. Отчего государыня не уберет Грейга? Ведь в нем же корень зла! Может, он сам и прислал сюда своих людей?

— Погоди за государыню решать, — одернул его помрачневший Новиков. — Нужно перетащить часового в лодку. Он, может статься, Ржевскому пригодится.

— Шешковскому он пригодится!

Малость успокоившись, решили — лодка медленно пойдет вдоль северного берега острова, а Ероха с Ефимкой — пешком вдоль прудов, высматривая других часовых.

Оказалось, тот, которого пленили, был единственным. Его поставили в стратегически правильном месте — он видел бы и тех, кто норовит пристать к южному берегу, и тех, кто хочет войти в Большую Невку.

Двигаясь вдоль северного берега, сперва не видели ничего, кроме вала; потом заметили вдали крышу дворца; наконец, на небе явился за кронами деревьев силуэт старинной круглой башни с островерхой крышей.

— Вот он, павильон, — сказал Ероха. — Что дальше делать будем? А, Михайлов?

Ржевский просил вывезти только Александру — это исполнить не удалось, и даже если бы сенатору михайловская команда ему понадобилась — он бы попросту не знал, где ее искать.

— Подождем, — отвечал Михайлов. — Ржевский сказывал, главный затейник отчего-то не любит дневного света и приедет лишь в потемках, а без него не начнут.

— Ну так потемки — вот они… небо-то пока светлое, а там, под деревьями, уже мрак, — заметил Новиков.

— Надо, пока светло, высадиться, — предложил Родька. — И тропинку найти. А то вал высокий, а вы, Алексей Иванович, хромаете.

— Нет, надо пройти еще вперед, там точно есть канал, и через него мы войдем в большой пруд, — возразил Ероха. — А от пруда до павильона — шагов с сотню, не более, ей-богу! Я знаю, я там был!

Канал был узок, лодочник страх как не хотел входить туда, насилу уломали. Потом лодка пересекла пруд с севера на юг, и общими усилиями высмотрели подходящее место для высадки, — маленький невысокий мыс.

— Отведи лодку на середину пруда, — велел Михайлов лодочнику. — Мало ли что. И жди нас. Мы покричим, если что.

К павильону шли гуськом — впереди, разумеется, Ероха, белея во мраке исподним, за ним Новиков, дальше — Михайлов и Ефимка. Замыкал шествие Родька, которому поручили самое главное — в случае непредвиденных обстоятельств по первому же слову бежать к пруду и звать лодку, чтобы произвести правильное отступление.

Оружия на всех было негусто — новиковская шпага, с которой он все равно не умел обращаться, Родькины пистолеты, один из которых забрал Михайлов, да большой нож, которым непонятно где разжился Ефимка. Можно было считать оружием и тяжелую трость, которую Михайлов называл оглоблей.

— Стой… — сказал вдруг Ероха и попятился.

— Что за черт? — спросил Новиков, не столь испуганно, как удивленно.

— Батюшки, нечистая сила… — прошептал Ефимка и стал креститься, приговаривая: — Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, Господи Иисусе, Пресвятая Богородица…

— Привидение! Ей-богу, привидение! — радостно воскликнул Родька. — Так вот оно какое!..

— Пустите-ка, — велел Михайлов.

То, что смутило его компанию, маячило впереди, светилось лунной белизной из-за ветвей. Даже, кажется, колыхалось. И оно заступило дорогу в двух шагах от башни.

Первая мысль, пришедшая Михайлову в голову, была такая: наверняка в этом мрачном строении сто лет назад кого-то зарезали, оно просто располагает к смертоубийству. Вторая: и что же, из-за такой дряни отступать? Третья: ну, с Божьей помощью!..

Михайлов поднял над головой трость и, понимая, что все с трепетом на него смотрят, пошел вперед. От волнения даже хромота куда-то подевалась. Оказавшись нос к носу с безликим привидением, Михайлов, недолго думая, с размаху ударил его тростью. Привидение оказалось пугливым — полетело вниз, словно пытаясь провалиться от бесстрашного моряка сквозь землю, но по неловкости как-то намоталось на трость.

Тогда стало ясно, что оно — явление вполне материальное. А при ближайшем рассмотрении, освободив его от трости, Ероха ахнул:

— Долбать мой сизый череп! Бабьи юбки!

Кто мог повесить на ветках возле павильона три нижние юбки — Михайлов догадался сразу. И пробормотал такое, что даже его любимец боцман Угрюмов поежился бы — и от самих слов, и от того чувства, что было в них вложено.

— Идем, идем, — заторопил всех Ероха. — Сколько ж можно!..

К павильону они вышли со стороны башни. Прислушались — откуда-то из-под земли доносился гул. В этом гуле удалось выделить несколько знакомых слов.

— «Коль славен наш Господь в Сионе», — опознал Родька. — Да только они музыку перевирают.

Гул стих.

— Где то окошко? — спросил Новиков. — Может, через него лучше услышим, что там, в подвале, деется?

— Вроде тут, — и Ероха, взобравшись на пригорок, чуть ли не щекой прижался к решетке.

— Ну, что там? — спросил Михайлов.

— Да не понять. Какой-то старый черт держит речь, кого-то хочет допрашивать, о каких-то письмах…

— Это Нерецкого, — уверенно сказал Новиков. — Но вот что странно — где-то здесь должна быть госпожа Денисова с лакеями: юбки ее тут, а сама не дает о себе знать…

— Что еще? — нетерпеливо тормошил Ероху Михайлов. — О чем говорят?

— Да о письмах же… Предателем его честят… Божится, что письма еще никому не передавал… Не верят… ох, долбать мой сизый череп!..

— Что, что?

— Старый черт виселицу помянул! Велел встать под виселицей…

— Черт возьми, — проворчал Михайлов. По всему выходило, что ему придется-таки спасать Нерецкого. А сенатор как сквозь землю провалился!

Тут в подземелье загалдели так, что снаружи было очень хорошо слышно.

— Что там у них стряслось? — спросил Новиков.

Шум стих — словно бы кто-то разом заткнул крикунам рты.

— Она! Ей-богу, там она! — воскликнул Ероха. — Она!.. Обещает отдать письма, лишь бы его не тронули…

— Дура! Дура!.. — Михайлов был в ярости. — Куда она полезла?!. Ведь на масонские сборища бабам ходу нет!

— Дура… — растерянно повторил Новиков и, достав из ножен шпагу, двинулся к тяжелой двери павильона.

— Ты куда?

— Надо ж ее оттуда вывести…

— Крестненький, — позвал Ефимка. — Глянь-ка, там вроде факел…

— Где?

— Вон, внизу, у воды…

Яркий синий огонь, брызжущий искрами, был хорошо заметен сверху — но только он один и был виден. Он совершал движения, словно бы крестил реку, и вдруг взлетел, пронесся по дуге, упал в воду и погас.

— Что за притча? — сам себя спросил Михайлов, и тут в подземелье грянул выстрел.

Поднялся крик, что-то громыхнуло, выстрелили вдругорядь.

— За мной! — заорал Ероха и пташкой спорхнул с пригорка. Оружия у него не было — да он сам был в этот миг страшнейшим оружием, готовый голыми руками рвать в клочья неприятеля, лишь бы Михайлов с Новиковым признали его наконец годным вернуться в строй.